Он хотел, чтобы я выманила Аврору из замка.
Но не просто так, нет.
Ему было недостаточно грубой силы и явного вмешательства запрещённого колдовства. Прежде он хотел поиграть. Посмотреть, как поведут себя люди, небезразличные к Ванессе Адальстейн, когда их не сдерживают какие-либо собственные барьеры.
Терпеливый парень, пронёсший запретные чувства через несколько лет, вдруг не смог больше держать их в себе и раскрыл все карты.
Брат, всегда болезненно реагирующий на всякие поползновения в сторону сестры, вдруг понял, что на самом деле нет в этом ничего страшного. Особенно если на неё претендует лучший друг.
Мальчик, душевно раненный недавно отгремевшей трагедией, замкнулся в себе, и страшно представить, что в его личном мирке могло происходить.
И самое страшное – я сама. Слишком скоро утонувшая в, казалось бы, только-только зародившейся симпатии. Воспринимающая нетипичное поведение родных людей как должное. Совершенно не обращавшая внимания на ребёнка, ставшего походить на свою тень.
Если б для Авроры я что-то значила, девчонка так же попалась бы в паутину медальона. Не разглядела странного поведения. Не почувствовала опасности.
Если б Виктору Орланду я оказалась небезразлична, он не понял бы, в чём подвох, и не смог бы сорвать цепочку с шеи.
Возможно, если б я не играла в затворницу все эти недели, чёрную магию разоблачили бы гораздо раньше.
Немного успокоившись, заставила себя встать. На мне всё та же одежда, значит, провалялась недолго. Проигнорировав голоса за дверью, прошла в соседнюю спальню. Сейчас, когда воспринимала реальность ясно и без вмешательства колдовства, в первую очередь рвалась узнать, что же творится с Джеймсом. Почему он был тихим, неразговорчивым и так часто спал. Почти не выходил из комнаты. Мне следовало обеспокоиться этим раньше. Написать отцу, Генри Крейну, хоть кому-нибудь.
Охваченная тревогой, раскрыла шкаф, ящички и дверцы стола, заглянула под кровать, откинула в сторону одеяло. Действовала сумбурно, импульсивно. Я что-то искала. Не знала что, но была твёрдо уверена – найду.
И нашла.
Замерла, открыв чуть мятую общую тетрадку. Рисунки. Чёрные и красные тона. Кривые линии, выгибающиеся в странных фигурах и образах. В них сложно что-то понять, но крылышки бабочек – красные, неровные, местами надорванные и недорисованные – были легко узнаваемы. Выронив тетрадь, обратила внимание на коробку в ворохе одежды. Склонилась над нижним ящиком комода, вытащила её и сняла крышку. Впилась пальцами в картонные края.
Мёртвые мотыльки. Белые, чёрные, голубые, с узорами и без. Какие-то проткнуты иголками. У каких-то оторваны крылья. Были без головы. И без лапок. Десятки бабочек. Маленькое кладбище на дне коробки в детской комнате.
Выйдя из оцепенения, аккуратно вернула крышку на место. Прижала коробку к груди и вышла к себе.
Меня трясло.
В кого превращался мой маленький рыжик? Смешливый Джейми, проницательный и ласковый, до ненормальности привязанный к младшей сестре своей матери.
Он отрывал крылья бабочкам. Хранил мёртвых искалеченных мотыльков в ящике комода с одеждой. С этого ведь всё начинается, да? С насекомых. Потом будут мелкие звери, птицы. А потом?
И в этом виновата я. Потому что не заметила тонкой грани детского горя по матери и необоснованной жестокости к ни в чём не повинным существам.