Черная невеста

22
18
20
22
24
26
28
30

– И далось вам это путешествие ночью, мастер, – проворчал возница, когда Ронан, не желая тревожить Флоренс, залез на козлы. – Переночевали бы где, не мучили бы себя и даму. Или торопитесь?

– Тороплюсь, – ответил он.

Если возница и подумал о том, что Ронан увозит в глубину Эйдина какую-нибудь логресскую дурочку, выскочившую за него против воли отца и матери, он этого не сказал. Будь у них больше времени, отец успел бы прислать своего человека, а так им пришлось довольствоваться тем, на кого указал брат Райан. В безопасности Ронан не сомневался, но раскрывать лишнее незнакомцу не хотелось, поэтому он лишь кивал, слушал и изредка отвечал на вопросы – так коротко, как мог себе позволить.

Последнюю остановку они сделали уже на рассвете.

Было холодно. На бурой траве застыл иней, как сахарная глазурь на пирожных со стола Элизабеты. Небо светлело, сизая темнота утренних сумерек рассеивалась, уступая место розовому и золотому. На западе гасли последние звезды, а из низин поднимался туман.

Сонная Флоренс вышла из кареты с трудом. Неудобная поза сделала свое дело: она покачивалась и осторожно переступала с ноги на ногу. Волосы, конечно, растрепались за ночь, и сейчас Флоренс вытаскивала из них последние шпильки. Красновато-рыжие пряди рассыпались по серому покрывалу, которое она набросила на плечи.

Вокруг все было так же: красновато-рыжее, и бурое, и еще серое – там, где за холмами начинались скалы. Самый высокий пик, Бенн-Бремар, нельзя было разглядеть отсюда, но если проехать северо-западнее, то вдалеке появлялась его седая вершина.

Флоренс застыла на краю холма, через который проходила дорога. Рядом с ней рос чертополох, высохший, с белым пухом на месте лиловых цветов. Флоренс смотрела вдаль, туда, где за изгибами холмов и низинами, за озерами, покрытыми туманной дымкой, и серыми камнями, торчащими из земли, как кости древнего чудовища, на фоне рыжего еще леса, поднимающегося по холму, виднелись стены крепости.

– До Лаггана еще больше часа, успеет потеплеть, – сказал возница и глубоко зевнул. – А я надеюсь, мистер Макаллан, у вас там найдется для меня комнатушка и хороший обед.

– Без сомнения, – ответил Ронан. – Мой отец отличается гостеприимством. Флоренс, леди Флоренс, – позвал он. – Нам пора.

Она обернулась и разочарованно вздохнула.

Флоренс проснулась в сумерках и не сразу поняла, где находится.

Пахло здесь совсем иначе, чем она привыкла, – сухим деревом, можжевельником и чем-то совершенно незнакомым. Сумрак рассеивал только закатный свет, льющийся из окон.

Флоренс села на кровати – такой огромной, что на ней, кажется, легко могли уместиться пять человек.

Она в Эйдине. В глубине соседней страны, дикой и красивой. Со ржавыми от сухого вереска холмами и белыми вершинами гор на горизонте. На родине отца. В старом замке, который принадлежал семье человека, пообещавшего защитить Флоренс.

Они приехали сюда утром – сегодня или вчера? сколько она проспала? – и все, что Флоренс помнила, – это как кивала в ответ на вопросы и как осталась одна в спальне. Здесь был низкий потолок с деревянными балками, кровать с резными столбиками для балдахина, маленькие узкие окна, а еще очень уютно и тепло. Настолько тепло, что Флоренс, переодевшись в ночную сорочку, заснула, едва коснувшись щекой подушки.

И то, что ей снилось, было далеко от тревожных кошмаров.

Флоренс осторожно выползла из-под одеял и постаралась найти платье, чулки и туфли. Платье, конечно, стоило постирать, но запасного у нее не было, а выходить из комнаты в одной сорочке точно не стоило.

Происходящее казалось чем-то ненастоящим: и отблески заката в окнах, и каменные стены в коридоре, и гобелены, и пологая деревянная лестница, которая спускалась в большой зал с камином и креслами, и портреты на стенах – преимущественно мужские, с фигурами на фоне замков или пустошей. Флоренс показалось, что все эти люди чем-то неуловимо похожи на Ронана Макаллана, просто старше и суровее.

Но это, конечно, могла быть игра теней: солнце садилось. Нужно было найти кого-то, кто знает, где здесь есть свечи, лампа, что угодно, – и ужин, конечно. Потому что от голода начала кружиться голова.