- И я тоже...
- Понял, брат.
Поднимается с меня и, растерев кровь по лицу, подает руку. Меня шатает, сильно тошнит. Мешком валюсь на диван.
- Пусть живет... обеспечь всем... все, что захочет...
- Сделаю.
- И... Адам... - моргаю, пытаясь разглядеть его за плотной пеленой. - Никогда... ни при каких обстоятельствах не говори мне ее адреса.
- Не скажу.
- Не говори...
Закрываю глаза, и меня тут же утягивает в глубокий омут. Боль, физическая и моральная, отступает. Вижу ее волосы на ветру и мокрое от слез лицо.
Нормально все. Теперь не будет плакать.
Отключаюсь надолго. В полдень следующего дня только в себя прихожу, когда Иван морду мою обработать пытается.
Морщусь, потому что, сука, больно. Нос распух и не дышит, глаза не открываются, на коже корка засохшей крови. Тошнит и жутко раскалывается голова.
- Нос поломан, Ян Викторович... на рентген бы...
- Нахуй.
- Давайте я вам капельницу поставлю.
Отворачиваюсь к спинке дивана и позволяю ему делать со мной, все, что посчитает нужным. Мужик не дурак, лишних вопросов не задает, действует профессионально и быстро.
- Адам здесь?
- Нет. Утром еще уехал.
Вместе с лекарством в меня по капле воспоминания о вчерашнем просачиваются.
Слова ее. Страх в глазах. Слезы за Никиту.