Словно почувствовав, что я на нее смотрю, Лекси взглянула на меня из-под длинных черных ресниц, и я ощутил, будто грудь моя распахнулась, а сердце оказалось у всех на виду. Именно о таком и говорили люди. Когда смотришь в те же самые глаза, что и тысячу раз прежде, только сейчас замечаешь в их глубине нечто большее. Как будто глядишь в подзорную трубу и, кажется, способен проникнуть в чужую душу… и она, вроде как, срастается с твоей собственной.
– Остин? Тебя зовет мама. – Робкий голос Леви заставил меня отвести взгляд от эльфенка. И я раздраженно посмотрел на брата.
По крайней мере, судя по виду, он сожалел, что прервал нас.
Леви нервно переступил с ноги на ногу и пробормотал:
– Ей очень больно.
И все мое плохое настроение испарилось, а на смену ему пришла печаль.
– Ост, ты можешь… можешь сам дать ей таблетки? Думаю, мне и так прилично досталось… сегодня выдался тяжелый день для мамы… для банды… и для меня…
Лекси, увидев, что мой младший брат держался из последних сил, протянула руку, и Леви посмотрел на нее, словно на нечто странное. Он скользнул по лицу Лекси взглядом серых глаз, и она ободряюще улыбнулась и кивнула ему, предлагая принять ее руку в знак поддержки.
Наблюдая за реакцией Леви на этот незнакомый жест утешения, я ощутил себя худшим братом на планете. Малыш не знал настоящей любви. Ему было всего семь, когда маме поставили диагноз, и думаю, он даже не помнил, что она когда-то часами пела и танцевала с нами, отвлекая от безумного мира за дверью трейлера.
К тому времени, как Леви достаточно повзрослел, чтобы что-то понимать, мама практически не могла стоять без поддержки, и ее энергия стала угасать. Кьяра Карилло, бывшее итальянское сопрано, больше не пела. И не устраивала танцев, чтоб дать нам почувствовать себя живыми.
Реальность Леви оказалась суровой; он даже не знал, что такое здоровая мама. И сейчас взирал на Лекси с таким видом, будто сама Мария, Матерь Божья, явилась перед ним во плоти. Словно бы она воплощала в себе надежду. И в этот миг передо мной стоял не четырнадцатилетний Холмчий, только что награжденный стиддой под левым глазом. Я видел лишь потерянного маленького мальчика, что всю свою жалкую жизнь боролся с невзгодами и не знал ничего, кроме страданий, насилия и боли, и понятия не имел, как вести себя, столкнувшись с бескорыстной любовью.
Леви сглотнул и протянул дрожащую руку, чтоб схватиться за Лекси. У меня вдруг все расплылось перед глазами. И наблюдая, как младший брат успокаивался, прикоснувшись к незнакомке, я понял, что зрение мне затуманивали слезы.
Услышав за спиной сопение, я повернул голову. И сердце дрогнуло, когда я увидел слабую, увядающую маму, сидящую в дверях спальни в новом инвалидном кресле. Она наблюдала, как Леви вцепился в моего эльфенка одновременно со страхом и благоговением. По бледным маминым щекам текли слезы, но она даже не пыталась их вытереть. Может, не могла собраться с силами. Или, будучи захваченной эмоциями, вовсе не замечала, что плакала.
Я молча направился к маме, наконец взглянувшей на меня темными глазами. На ней была надета длинная белая ночная сорочка без рукавов, и руки дрожали от напряжения.
Когда я откинул с влажного лба мамы мокрую от пота прядь темных волос длиной до пояса, она поверх моего плеча вновь переключила внимание на Лекси и Леви. Я услышал, как Лекси спросила:
– Милый, хочешь сладкого чаю? Или что-нибудь поесть?
– Да, – услышал я ответ Леви, и грудь моя наполнилась гордостью за эльфенка. Пока я занимался тем, чем должен, она заботилась о моем брате. Просто по доброте душевной.
Подняв маму на руки, я захватил со стола пакет с лекарствами. Подойдя к кровати, откинул простыни и уложил ее. Никто из нас не проронил ни слова. Взяв с ночного столика стакан с водой, я рискнул взглянуть маме в лицо. Она все еще смотрела в сторону двери, будто бы могла видеть сквозь стены, тонкие, словно бумага.
– Мама, выпей это, – велел я, протягивая ей растворимые светло-оранжевые таблетки, способные заглушить боль. Из-за БАС горло ее уже не работало, как прежде, и удушье превратилось в реальную угрозу. Теперь ей приходилось принимать лекарства через капельницу или класть под язык. А вскоре и кормить ее придется лишь жидкой пищей.
Мама не открыла рот, а вместо этого взглянула на меня и проговорила:
ebooksa