— Минхер да Коста, у вас не найдется времени погулять со мной?
Мендес догадывался, какое смятение переживает Винсент, он знал, что юноша вот-вот должен на что-то решиться.
— Ну, конечно. Я все равно хотел прогуляться. Воздух после дождя такой чистый. С удовольствием пройдусь с вами.
Мендес обмотал шею шерстяным шарфом и надел черное пальто с высоким воротником. Они шли, минуя синагогу, в которой три с лишним столетия назад был отлучен Барух Спиноза, а через несколько кварталов увидели старый дом Рембрандта на Зеестраат.
— Он умер нищим и отверженным, — сказал, не повышая голоса, Мендес, когда старый дом остался позади.
Винсент быстро взглянул на него. Мендес умел проникать в сущность дела раньше, чем о нем заходила речь. У этого человека был необыкновенно гибкий ум: все, что он слышал, видимо, проникало в самые сокровенные глубины его сознания. Дядя Ян и дядя Стриккер — те совсем другие, от них, что им ни скажи, все отскакивает, как от стенки, — или «да», или «нет». А вот Мендес непременно прежде окунет твою мысль в глубокий колодец своей древней мудрости, а потом уже отзовется на нее.
— Но все же он умер счастливым, — сказал Винсент.
— О да, — согласился Мендес, — он выразил себя во всей полноте и знал цену тому, что создал. Он — единственный из всех людей своего времени, кому это удалось.
— Что с того, если он знал себе цену? А вдруг он заблуждался? Вдруг мир был прав, отвергая его?
— Это не имело значения. Не писать Рембрандт не рог. Хорошо он писал или плохо — не важно, но только Живопись делала его человеком. Искусство тем и дорого, Винсент, что оно дает художнику возможность выразить себя. Рембрандт сделал то, что считал целью своей жизни, и в этом его оправдание. Даже если бы его искусство ничего не стоило, то и тогда он прожил бы свою жизнь в тысячу раз плодотворнее, чем если бы подавил свой порыв и стал богатейшим купцом Амстердама.
— Да, конечно.
— И если произведения Рембрандта сегодня дают радость всему миру, — продолжал Мендес развивать свою мысль, — то это уже не имеет никакого отношения к Рембрандту. Он прожил свою жизнь сполна, он сделал свое дело, хотя его продолжали травить, даже когда он был уже в могиле. Книга его жизни закрылась, и какая чудесная это была книга! Его упорство, его приверженность идее — вот что важно, а отнюдь не достоинства его картин.
У залива Эй они остановились, глядя, как рабочие грузят песком телеги, а потом долго шли по узеньким улицам, мимо увитых плющом садовых решеток.
— Ну, а как молодому человеку узнать, правильную ли он избрал дорогу? Предположим, он считает какое-то дело делом своей жизни, а потом убеждается, что он совсем не подходит для этого?
Мендес высвободил подбородок из воротника пальто, его черные глаза заблестели.
— Глядите, Винсент, какой красный отсвет падает от солнца вон на те серые облака! — воскликнул он.
Они вышли к гавани. В Зейдер-Зее, на фоне заката, отражались и мачты кораблей, и дома на набережной, и деревья. Мендес набил трубку и протянул, кисет Винсенту.
— Я уже курю, минхер, — заметил Винсент.
— Ах да, в самом деле. А не пройти ли нам вдоль дамбы до Зеебурга? Там еврейское кладбище, и мы посидим немного у могил моих родных.
Они молча шагали вперед, и ветер относил в сторону дым их трубок.
ebooksa