Вспомни меня

Спустя какое-то время до меня доходит, что они оба таращатся на меня, а я так и не ответила на его вопрос. Нужно отдать должное, Марко выглядит скорее обеспокоенным, чем напуганным. Мануэла же отошла назад, чтобы между нами стало больше пространства, словно она верит слухам, что я могу покопаться в ее голове на расстоянии.

Мне нужно уходить, пока я еще больше не поставила себя в неловкое положение.

– Мне нужно идти, – говорю я им. – Мне пора возвращаться.

Я не жду, что они что-то скажут, поэтому разворачиваюсь и бегу домой. Может быть, так я выгляжу еще более странно, но, по крайней мере, мне не нужно будет больше встречаться взглядом с Марко.

Только что он смотрел на меня так, будто видел мою душу. Будто он знает, что я грежу картами, дорогами и далекими городами.

Он знает.

А это совершенно не поддается логическому объяснению.

4

Когда я добираюсь до дома, Виви мне говорит, что ей нужно уйти пораньше из-за предстоящей встречи с братом, мэром города. Это значит, что именно мне предстоит в конце дня сообщать всем посетителям о том, чтобы они приходили завтра.

Дама из Оклахомы косится на меня так, словно между нами существует своего рода соглашение. Несколько человек жалуются из-за долгого ожидания. Но большинство посетителей побрели без особых причитаний – вероятно, в гостиницу «Тамбл», – устало перебирая ногами под грузом всего, что они надеются забыть. Когда к вечеру все они расходятся, я складываю коробки с заключенными в сосуды воспоминаниями на веранду для последующего их выноса. Отец платит нескольким городским, чтобы они каждую ночь выносили их и закапывали в пустыне. Должно быть, тысячи нежеланных мыслей погребены в землях Тамбл-Три и спрятаны от людских глаз, чтобы никто случайно не открыл сосуд и не выпустил эти воспоминания на себя.

Я перемещаю один из сосудов и подношу его к свету, изумляясь чуду, которое совершает мой отец. Верю, скоро и я буду его совершать. По крайней мере, надеюсь на это. Внутри емкости воспоминание кружится в водовороте. Выглядит как мерцающий туман с более плотным темным облаком в центре, пульсирующим, словно сердце. Отец считает, что темная часть – это грусть.

Именно прапрапрапрадедушка Миллер обнаружил, что мы способны вытягивать воспоминания из людей. До этого нам предшествовала череда слушателей и эмпатов. Люди приходили за сотни миль только для того, чтобы поделиться своими чувствами с нашей семьей. Они говорили, что им становилось намного лучше после того, как они выплескивали все свои печали. Но только после того, как прапрапрапрадедушка Миллер переехал в Тамбл-Три, он стал полностью убирать тягостные вспоминания. Никто в действительности не знает, почему или как он стал это делать. Может быть, зной пустыни помог воспоминаниям принять физическую форму. Или, возможно, собственные печали прадеда Миллера проявили этот дар; папа рассказывал, что он пришел в эти места после Гражданской войны в надежде сбежать от собственных тяжелых мыслей. Так или иначе, дар был рожден, а Дом Воспоминаний стал нашим семейным наследием. Иногда мне кажется, что я лопну от гордости при мысли о том, скольким людям мы помогли за все эти годы.

Я помещаю сосуд обратно в коробку и закрываю крышку. Затем подметаю веранду, ставлю обратно вдоль стены дома раскладные стулья и намереваюсь почистить уборную перед возвращением домой.

Папа уже отключился на диване.

Я стаскиваю вязаный шерстяной плед со шкафа и накидываю на него, затем осторожно чмокаю его в лоб.

– Спокойной ночи, пап.

У него дергается нос, но в остальном он неподвижен, словно глыба.

Поднимаюсь по лестнице, добираюсь до своей комнаты и забираюсь на кровать, беру мамин альбом с ночного столика, где его законное место. Что-то падает на пол, и я наклоняюсь, чтобы поднять.

Это подвеска. Я подношу ее ближе, наблюдая за игрой света. Вещь простая, но красивая: тонкая цепочка с золотым кулоном в виде звезды. Должно быть, кто-то обронил, пока стоял в очереди, а я забыла, что принесла подвеску сюда для сохранности. Тем не менее никто ее не искал. А если за ней и придут, ничего плохого ведь не случится, если я в ней похожу какое-то время, чтобы она снова не потерялась, ведь так? Я застегиваю ее вокруг шеи. Есть что-то успокаивающее в том, как кулон лежит точно во впадинке между ключиц, словно так и было задумано.

Я беру в руки мамин альбом с вырезками и фотографиями из всех ее дорожных путешествий. Просматриваю странички, истончившиеся от моих бесчисленных пролистываний. Останавливаюсь на фотографии мамы, где она стоит перед своим старым Бьюиком[5]. Она обнимает за плечи женщину, от шеи до запястий покрытую татуировками. Под фото – поблекшая запись, небрежно выведенная маминой рукой: Сан-Франциско, Калифорния, день 32.