— По звёздам определят, — его собеседник пожал плечами. — Должны хотя бы направление найти.
— Ежели оставшиеся матросы умеют их читать, — недовольно скривился Сидик. — Хоть Хореса о помощи проси.
— Можно и попросить, — фыркнул Тофер. — Лишним не будет.
Вскоре была готова еда. И маги кое-чего смогли, хоть половина и была пережарена вплоть до углей, а вторая — недожарена, капая кровью. Ещё и Глац вернулся к нам, притащив немного хлеба и солонины. Обменял у солдат, успевших похватать походные мешки, где многими держался запас разной всячины — пожевать по пути.
Несмотря на то, что сухие полоски мяса были пересоленными и жёсткими, словно подошва, хлеб — сухим, а «жареное» мясо будто бы готовили дети, в первый раз допущенные на кухню, я смёл всё, что сумел урвать. А потом ещё и организовал людям чистой воды.
Это, кстати, один из самых ценных ресурсов при кораблекрушениях. Морскую воду пить нельзя, от неё ещё сильнее мучает жажда. К тому же, как в Империи уже давно определили учёные мужи, от питья обычной, нечищеной воды, как морской, так и пресной, люди часто болеют животом, вынужденные обращаться к целителям или простым лекарям. Исключения — колодцы, где вода течёт из-под земли, и редкие горные родники. В иных случаях воду нужно разбавлять вином или варить взвар с добавлением листьев болтушки. Наверное, ещё что-то из трав подойдёт, но я не слишком много об этом знаю. Тут лучше будет спросить Люмию.
В общем, мы, волшебники, способны творить стихии, в том числе воду и землю. И хоть амулеты антимагии, как я уже как-то упоминал, могут уничтожить эту стихию при соприкосновении, но, как и огонь, который закрепляется на дереве и более уже не подвержен развеиванию, так и вода с землёй и льдом: если какое-то время побудет в реальном мире, будучи лишь преобразованной энергией из другого измерения, так становится его плотью и кровью, то есть естественной составляющей.
Наверное, это правильно. Ведь не может же энергия просто исчезнуть в никуда? Так не бывает! И хоть магия — это нарушение естественного хода вещей, но боги и сами нарушают его одним своим присутствием, а потому мир живёт так, как ему положено, не больше и не меньше.
Набив брюхо, я послал к Троице всех остальных просителей, включая и моих друзей (бывших или всё-таки нет?), да завалился спать. Усталость взяла своё. Последнее, что я помню, так это девушку, которая перебралась к нам на лодку. А может, она мне уже приснилась?..
— Киниса, — едва слышно прошептал я, заметив, что она нагнулась рядом со мной, а потом села ближе, перекладывая мою голову себе на колени. На этом моменте глаза окончательно сомкнулись.
Глава 8
Когда голодаешь, зубы твои будто оживают, ибо они столь отчаянно стремятся жевать, жевать и жевать, словно убеждены, что им довольно будет единственного кусочка, дабы обрести блаженство. Непритязательность становится по-настоящему свирепой, когда речь всерьёз заходит о выживании. Боюсь, у меня не окажется пергамента на следующее письмо (если, конечно, тебе достанется хотя бы это). Всё, что только можно, будет съедено, включая сапоги, упряжь, ремни и нашу собственную честь.
Визирь Фахр Дервон, письмо жене.
Лес Солкос, окрестности Кииз-Дара, взгляд со стороны
— Вы ушли от света и жизни, — вещал жрец Хореса, собрав паству на привычную вечернюю молитву. Она была стандартна ровно во всём, кроме одной единственной мелочи. Неподалёку, прислонившись спиной к деревянному навесу, стоял Дэсарандес.
Император был одет весьма непримечательно, а его лицо прикрывал капюшон. Мужчина хотел прогуляться без лишнего официоза, но остановился, чтобы послушать.
Бородатый жрец, чьи одеяния некогда были белыми, но давно ставшие скорее серыми, стоял прямой, как палка. Его короткие волосы отдавали сединой, но руки сохранили прежнюю силу, а взгляд был суров и требователен.
— Не каждый может похвастаться тем, что видел то же самое, что и вы, — по лицу священнослужителя пробежала тень, — война — это кровь. Война — это смерть. Теперь, куда бы вы ни пошли, эта тяжесть будет преследовать вас всегда. Отдаваться эхом в разуме, — его палец указал на висок, — и тяжестью на сердце, — а теперь на грудь.
Люди вокруг стояли на коленях, наблюдая за проповедью жреца. За его спиной горел яркий костёр, отчего образ мужчины казался более весомым, глубоким. Сумерки лишь подчёркивали это.
— Люди всегда мыслят слишком поверхностно, — он словно бы попенял всех собравшихся, позволив просочиться капле собственного раздражения. — Всегда путают то, что видят, и то, что действительно имеет значение. Неважно, чему вы стали свидетелями — важно то, как это на вас повлияло, — его кулак звонко ударил о ладонь. — И когда люди почитают низшее, как запредельное, — жрец поморщился, — то воздают ему почести так, как умеют, тем самым уродуя величие ради собственного удобства.