Продолжаю сидеть, не в силах подняться. У Рустама на телефоне громкость стоит на максимуме. Он не слишком сильно прижимал телефон к уху, поэтому я слышала весь разговор.
Представляю, что это все происходит с моей малышкой, и меня накрывает паника. Детские болезни это то, с чем я так и не научилась справляться. Каждый раз, когда болеет дочка, я умираю от страха за нее. И сейчас от одной только мысли, что с ней внезапно может что-то случиться, я буквально цепенею.
В то же время в глазах Рустама я вижу точно такой страх, как у любого нормального родителя. Он испугался за своего ребенка, зачем тогда он на себя наговаривает?
Сердце начинает стучать с удвоенной скоростью, уши закладывает. Горло перехватывает, кажется, я вот-вот задохнусь. Это похоже на паническую атаку, у меня уже было такое. До сих пор помню ужасное состояние выпотрошенности и опустошенности после того, как она отступила.
— Что с тобой? Тебе плохо? — бывший муж наклоняется надо мной, только я вижу, что мыслями он уже далеко. Это и правильно, и ненормально одновременно.
Правильно, потому что он отец. Ненормально, потому что я сейчас здесь и с ним, а как раз я тут абсолютно лишняя. И бесполезная.
А еще ненормально, что мне хочется его как-то поддержать. Утешить. Сказать, что я его хорошо понимаю. И это чистая правда, я его сейчас действительно понимаю. И искренне сочувствую. Но голос разума, как выясняется, живет независимо от всяких атак, и панических, и не панических.
«Соня, ты точно уверена, что тебе хочется во все это окунаться?»
У Рустама ребенок от другой женщины, и только с ней они должны друг друга утешать и поддерживать.
Хватаюсь за чашку с остатками мятного чая. Надеюсь Рустам не заметит, как у меня трясутся руки. Выпиваю все до последней капли, и становится немного легче. По крайней мере, проходит сухость во рту. И понемногу отступает паника.
Стараюсь мыслить здраво и рассудительно. Между нами пропасть в десятки, сотни километров, и никакие слова, даже самые правильные, не могут ее сократить. Потому что настоящие отношения не в словах. Они в поступках.
Просто я как последняя дура поддалась очарованию вечера. А ведь я себя знаю, придумать то, чего нет, для меня раз плюнуть.
Загоняю в самую глубь несмелые возражения о том, что вечер в самом деле был приятным.
Теплым, тихим, вкусным…
Глупости все это и чушь. Самая большая ошибка — это оборачиваться и каждый раз возвращаться в прошлое. Никто не может туда вернуться, машина времени всего лишь красивая выдумка.
Делаю над собой усилие и поднимаюсь на полностью ватных ногах. Надеюсь, со стороны это не слишком заметно.
— Поезжай в больницу к ребенку, Рустам, — говорю, не допуская возражений, — я возьму такси.
Но он молча берет меня за локоть и ведет к выходу. Я иду, физически ощущая болезненный спазм в области солнечного сплетения.
Говорят, в этом месте у людей прячется душа. Как же она может у меня болеть, если там все выгорело? Или нет никакой души, это еще одна красивая сказка?
Я позволяю Айдарову усадить себя в машину главным образом потому, что не представляю, как еще можно оторвать его от своего локтя. До отеля доезжаем, больше не проронив ни слова. Рустам скупо прощается и уезжает, а я медленно бреду к коттеджу.