Неверный

Трясу головой, прогоняя дикие видения, возникающие в голове. Слишком часто во время беременности мне снился этот сон, и слишком часто я просыпалась среди ночи от собственного крика.

Я в роддоме. В палате, куда меня перевели после родильного зала, рядом в кроватке не колесах спит моя малышка. Я сажусь на кровати, тянусь к кроватке, беру на руки дочь и с ужасом понимаю, что это не мой ребенок. В панике мечусь по коридору, заглядываю в каждую палату, но они пустые. Врачей и медсестер тоже нигде нет. В дальнем конце коридора замечаю фигуру в белом халате и бегу за ней. Но ноги как будто ватные, совсем меня не держат. Хочу крикнуть, но лишь бесполезно открываю рот. Сил кричать нет, получается только едва слышный шепот. Фигура удаляется по коридору, я бреду следом, а младенец в моих руках обугливается как головешка и на глазах рассыпается в пыль. Я в полном ужасе, потому что теперь мне не на кого обменять свою дочь.

На этом моменте я обычно просыпалась, вскакивала посреди ночи с колотящимся сердцем и потом долго не могла уснуть. Шла в душ смыть липкий пот, затем долго ревела в подушку и ненавидела Рустама. За то, что изменил. За то, что предал. За то, что я совсем одна в чужом городе, и никому кроме меня мой ребенок не нужен.

После рождения Майи этот кошмар перестал меня преследовать, а теперь вернулся и воплотился в самой непредсказуемой форме.

Мы давно ушли из того дома, где Демид держит Лизу. Я не выдержала первой, выбежала из комнаты, не дослушав, как эта гадина испугалась, когда узнала о болезни Амира. Как тряслась, что теперь неизбежно вскроется правда.

Согнулась пополам и с трудом задышала, с шумом втягивая воздух. Демид вышел следом, взял за локоть и молча повел к машине. Там со мной случилась настоящая истерика.

Я орала, била руками по торпеде и даже несколько раз ударила Демида, когда он попытался меня обнять и успокоить. Лупила плашмя по каменной груди, но ничего не добилась, только ладоням стало больно. Ольшанский даже не пошевелился. А потом рыдала на этой же груди…

Сейчас чувствую полное опустошение, а еще ко мне вернулась старая боль. Только теперь не за одну себя, а за всех нас. За дочь. За Ди. И за тех двоих малышей. Мы кажемся мне одним целым, одним живым клубком, который в упор расстреляли братья Айдаровы.

Теперь я их обоих ненавижу.

— Сонь… — Демид тянется рукой, я его отталкиваю, мотая головой до трясучки.

— Не трогай меня, Демид. Не смей.

— Прости, но ты должна была сама это услышать. Не с моих слов, — он сидит спокойный и уравновешенный, бесяче уверенный в своей правоте.

— Ты играл на моих чувствах. Ты с самого начала все знал, — иду в наступление, грозно надвигаясь сбоку.

О том, на кого я сейчас похожа, даже думать не хочу. Наверняка лицо раскраснелось как помидор. И волосы растрепались. Зато Демид как будто только что с фотосессии…

— Смотря какое начало ты имеешь в виду, — все так же спокойно отвечает он, и я невольно усмиряюсь.

Слишком явный между нами контраст. Внутри меня все клокочет, я похожа на кипящий котел. Того и гляди, взорвусь.

Зато он как лунное озеро. Чертово…

Хотя, не Ольшанскому изменил муж и не ему пришлось одному рожать ребенка. Это меня хоть немного оправдывает. И успокаивает.

— Я узнал о подмене ровно тогда же, когда и Айдаровы, — ровным голосом продолжает Демид. — Диана захотела перестраховаться, мы все прошли обследование на совместимость, и в результате выяснилось, что Дамир нам неродной. Никому из нас.

Он выжидает некоторое время, следя за моей реакцией, затем добавляет уже тише, глядя в окно.