Началось с того, что радист Смирнов, погасив взмахом руки говор людей, обратился ко мне:
— Господин командир Виноградов! Команда обвиняет вас в том, что вы являетесь приверженцем царского режима. Признаете ли вы себя виновным?
В жилой палубе было светло от электрических ламп. Лица моих судей казались бледными. Ожидая ответа, все смотрели на меня молча. Только гудели вентиляторы, как потревоженные шмели в гнезде.
Против меня стоял Смирнов в черном бушлате нараспашку, с красной лентой б петличке. По-видимому, он чувствовал себя неловко, волновался, закусывая нижнюю губу.
Стараясь быть как можно спокойнее, я сказал:
— Может быть, я являлся приверженцем старого строя, пока существовала известная система государственного правления. Иначе и не могло быть. Я полагаю, что такими же защитниками были и все собравшиеся здесь, исключая нескольких человек.
Кто-то из толпы сердито воскликнул:
— Ого!
Тут же я услышал другой голос:
— Правильно!
Председатель посмотрел на меня одобрительно, словно был доволен моим ответом, и, обращаясь к команде, спросил:
— Кто выступит обвинителем?
В толпе поднялась рука. Через минуту, протолкавшись вперед, взошел на трибуну матрос, небольшой и худощавый. Лицо его с оттопыренными ушами и маленькими черными глазками напоминало летучую мышь. Встретившись со мною взглядом, он сконфузился и потерял уверенность в себе.
— Говори, Чижиков, — приободрил его председатель.
— Товарищи! — начал он дрожащим голосом, словно сильно прозяб. — Нас всех мытарили. Мы терпели… Вот я и говорю: командир, как есть его высокоблагородие, должен отвечать нам теперь. Пусть пострадает… Товарищи… Его высокоблагородие…
Он запнулся и стоял с растерянным видом, безмолвно шевеля губами.
Кто-то посоветовал ему:
— Иди, браток, сначала закуси, а потом кончишь.
— Не перебивай оратора! — раздался голос из толпы.
— Да он сам замолчал. Голова у него, как худой карман, — все слова растерял.