Открой глаза, Фемида!

Она вздохнула, повернулась и шагнула к входной двери. Владимир Васильевич подошел, отодвинул защелку, открыл дверь. Настя обернулась, чемодан упал на кафельный пол. Девушка обхватила его шею двумя руками и прижалась к нему.

– Прости, – шепнула она, – люблю тебя…

Он отстранил ее и отодвинул от себя. Наклонился и поднял с пола чемодан, поставил его на площадку за порогом.

– Прощай.

Прикрыл дверь, вернулся на кухню, сел за стол, но очень скоро не выдержал и, подойдя к окну, посмотрел вниз, во двор. Настя подходила к детской площадке, где в песочнице строила города маленькая девочка, а ее мать курила и смотрела на экранчик своего мобильного. Настя что-то сказала ей, Юля поднялась, и они обнялись, очевидно, прощаясь навсегда. Потом к ним подбежала маленькая девочка, Настя наклонилась и поцеловала ее, повернулась и пошла, оставив свой чемодан у скамейки, на которой сидела молодая мама. Прошла через двор мимо кустов цветущего кизильника, так и не подняв глаза, чтобы посмотреть на знакомые ей окна четвертого этажа. Владимир Васильевич отошел от окна. Потрогал воротник своей рубашки – он был мокрым от ее слез. И почему-то только сейчас защемило сердце от горечи утраты.

Он открыл дверь холодильника, совсем не собираясь есть, машинально – лишь для того, чтобы хоть что-то сделать. На полке стояла тарелка с нарезанной ветчиной. Он достал ее и принюхался, почему-то ему показалось, что ветчина испортилась, потом он вспомнил, что Елагин вчера заказал закуски… Вчера вечером Петр открывал упаковку и раскладывал эти закуски по тарелкам. Вчера… А теперь кажется, что это было очень давно. Владимир Васильевич достал из холодильника бутылку «мартеля» и поставил ее на стол. Какое-то время смотрел на эту ненужную ему бутылку, а потом наполнил коньяком маленький пузатый бокальчик. Выпил залпом и подцепил вилкой кусок ветчины. Вечер предстоял долгий, а он не знал, что делать завтра утром. Набрал номер Софьи Андреевны.

– Вы дома? – спросил он.

– А где же мне быть: почти девять вечера. Сижу с сыном, у него увольнительная до конца воскресенья. Если вы по поводу дела Кулемина, то я его получила. А перед самым концом рабочего дня к нам зашел Сперанский, хотел с вами поговорить…

– Он мне все по телефону высказал.

– Не знаю, но он был в радостном настроении. Он даже увидел на моем столе дело Кулемина и сказал, что помнит его, потому что была жалоба на действия судьи Иванова, принявшего неправомерное решение. Там ведь семья попала в ДТП, и муж получил срок за то, что пострадала его жена. Так вот, Николай Степанович сказал, что будет пересмотр, а Иванов не пройдет переаттестацию: у него это уже не первый случай. У вас телевизор включен?

– Я вообще редко его включаю.

– Просто весь вечер анонсируют программу «Город принял», которую вернули в эфир. Говорят, что будут сенсационные новости.

Высоков направился в гостиную, поискал глазами пульт, который обнаружился на полу возле дивана. Нажал на кнопку городского канала – и на экране появился Павел Ипатьев, за спиной которого блестела отраженным солнцем гладь озера Разлив.

– Сегодня в первом выпуске нашей программы мы уже сообщали о невероятном решении городского суда, согласно которому известный вор-рецидивист Качанов был оправдан и освобожден из-под стражи прямо в зале суда. Оправдание преступника, в открытую называвшего себя вором в законе, вызвано не недостатками нашей судебной системы, а недоработкой следствия. Так что председательствующий в суде судья Высоков вынес абсолютно правомерное решение. Но на этом точка не была поставлена: несколько часов назад наша съемочная группа прибыла на место нового преступления – буквально через час после того, как так называемый вор в законе Каро Седой был убит в своей бане на берегу озера.

На экране появились кадры, на которых было видно крыльцо и лежащие возле дома трупы… Зазвучал голос Ипатьева:

– Есть серьезные основания полагать, что гражданин Качанов, известный в криминальном мире как Каро Седой, был застрелен за нарушение неписаных законов преступного мира. Из компетентных источников стало известно, что Каро Седой долгие годы был информатором полиции и немало способствовал раскрытию целого ряда особо опасных преступлений. Представитель следственного комитета сообщил нашей группе, что в покушении участвовали несколько человек, личности которых установить будет крайне сложно, если вообще удастся. В доме, где киллеры расправились с авторитетом, были установлены камеры, но убийцы забрали с собой все записи, так что теперь остается только гадать – найдут киллеров или нет.

Высоков выключил телевизор и вернулся к оставленной на кухонном столе бутылке «мартеля». И вдруг вспомнил то, о чем сегодня пытался говорить с ним Ипатьев. Они действительно после Алых парусов пришли в эту квартиру. За окнами уже сияло солнце и пришлось зашторивать их. В гостиной играла музыка и танцевали пары, а Владимир сидел на кухне с Таней Антоновой. О чем они говорили тогда? Теперь уже не вспомнить, но наверняка о чем-то, волнующем их обоих. Потом гости начали уходить, а они остались. Перешли в его комнату, сели на диван, на котором была неубранная постель. Опустились на нее, целовались, перебрались под одеяло… А потом произошло то, что должно было – о чем думали и мечтали они оба. И что потом не повторилось уже никогда. Они встречались, вместе готовились к поступлению: он в университет, она – в институт физкультуры. После поступления он уехал в загородный дом, а она отправилась с родителями отдыхать на море… Потом у нее начались сборы, соревнования, а у него не хватило терпения ждать ее… Но все это ничего не значило: будущее они уже обговорили и ждали его. И оно пришло бы – светлое и счастливое. Когда бы не та автомобильная авария. Жаль, что ничего уже изменить нельзя. Невозможно вернуться в самый счастливый день своей юности – в любой ее день, в каждое ее утро, когда бежишь вокруг родного квартала, чувствуя, как стучит сердце, попадая каждым ударом в ритм шлепанья подошв стоптанных на асфальте кроссовок.

Снова сияло утреннее солнце. Он вышел во двор, пробежал трусцой мимо детской песочницы, потом мимо школьного забора, свернул в невысокую арку старого дома. Вошел в маленький тесный внутренний дворик, посмотрел на окна третьего этажа. Зашел в подъезд и влетел на нужный ему этаж, остановился у старенькой двери – той самой, хорошо ему знакомой. Глянул на циферблат отцовского хронометра – ровно восемь утра. И тогда нажал на кнопку звонка.

Дверь открылась, и Таня в коротком халатике, удивленная, застыла за порогом.

– Привет, – сказал Владимир Васильевич, – выходи на пробежку.