Пока он звенит чашками в углу кабинета, пытаюсь придумать, как себя вести. Что этот доктор попытается у меня узнать? Как много я могу ему рассказать без риска снова очнуться в ремнях или испробовать на себе удары водяным хлыстом? Или он пропишет мне еще более сильное лекарство, от которого я забуду собственное имя? Есть ли у меня шанс быть понятой?
Я так ничего и не успеваю придумать, как он возвращается с двумя парящими чайными парами. Принимаю блюдце с чашкой, механически благодарю, делаю первый глоток настоя с терпковатым вкусом.
Боже, это восхитительно! Как давно я не пробовала человеческого питья, только какое‑то скотское пойло. И если, по заверениям матери, это очень приличная клиника, страшно представить, как живут люди в других.
– Магдалена, вы обмолвились, что хотите поступать в Ягеллонский университет, – возвращает меня к беседе пан Пеньковский. – Какую специальность собираетесь выбрать?
Проклинаю себя за слабость, но мне так льстит, что он говорит о моих планах в настоящем времени. Будто у меня еще есть шанс.
– Я еще не определилась, но мне нравится археология… – И вот меня уже не остановить: – Я читала все материалы о находке Трои и о других затерянных городах человечества. Мечтала об экспедициях и открытиях, ведь в мире есть так много непознанного. Я надеялась… У меня хорошие оценки по истории…
– То есть у вас хорошая память?
– Полагаю, – отвечаю осторожно, глядя не в глаза собеседника, а на донце чайной чашки, где дрейфует тонкий черный лист. – Я запоминала все уроки.
– Только уроки? В вашем деле есть записи, что вы плохо помнили некоторые события, которые вас расстраивали.
– А в моем деле есть записи, что я, вероятно, была под воздействием гипноза? – вырывается у меня.
Пан Пеньковский отклоняется и закидывает руку на спинку дивана. Он спокоен, в то время как мое нутро начинает мелко подрагивать.
– Магдалена, гипноз – явление, еще мало изученное, несмотря на то что у него уже богатая история. В том числе в криминалистике, науке о расследовании преступлений. Бывает, люди оправдывают себя и свои страшные поступки тем, что действовали под сильным, почти магическим внушением. И, как правило, их не оправдывают. Знаете почему?
– Почему, – шепчу я, пряча взгляд.
– Это недоказуемо. Прежде чем вы расскажете мне, что вас так встревожило, я скажу одну вещь. Магдалена, – он резко щелкает пальцами у меня перед лицом, – вы слушаете? Если вы полностью здоровы, вы понесете наказание за убийство. Вы это понимаете?
Покинуть это место только ради того, чтобы попасть в тюрьму? Запрокидываю голову и промакиваю уголки глаз пояском от халата. Если истерика, то только тихая, так нас учили в пансионе. Верней, нас учили, что, если мы не в силах справиться с эмоциями, следует попросить прощения и выйти из комнаты. После чего тщательно привести себя в порядок и с улыбкой вернуться к гостям. Но я не могу выйти, поэтому остается только вытирать глаза и пытаться шмыгать носом потише.
– Я все прекрасно понимаю, пан Пеньковский. Но я также понимаю, что здесь я могу потерять разум гораздо быстрее, чем за решеткой.
Доктор кивает и вынимает из нагрудного кармана портсигар. Не спрашивая разрешения, закуривает и деликатно выдыхает струйку дыма вбок. Замечает мой жадный взгляд и молча предлагает портсигар. Чиркает спичкой:
– Следите за модой? Эмансипация, феминизм?
– Мне не с руки следить за модой. – Пожимаю плечами, стряхивая пепел в блюдце. Во рту смешиваются крепкий табак и терпкий чай. Я постепенно оживаю.
Пеньковский хмыкает, точно не верит. Или просто посмеивается над словами девицы, которая корчит из себя невесть что.