Пирог с крапивой и золой. Настой из памяти и веры

Внутри черепа снова поднимает плоскую змеиную голову боль. Такая бывает после плача: будто мозг сдавила огромная рука, а после резко отпустила. Перед глазами проплывают цветные круги – оранжевые, желтые, малиновые. Я почти теряю равновесие и опираюсь на умывальник, с урчанием глотающий воду.

И слышу стук.

Кто‑то стучит в стену умывальни из моей комнаты.

Три удара. Пауза. Еще три. И еще. Пауза.

– Дрянь. – Сплевываю остатки воды, сдуваю приставшие к губам мокрые волосы и отталкиваюсь от раковины.

Выскакиваю в коридор, толкаю дверь собственной спальни и замираю.

Сверху медленно опускается легкое перышко, выдернутое из подушки. Я сама утром пристроила его сверху на дверь, чтобы знать, не заходил ли кто‑то, пока меня не было. Выходит, не заходил, но…

На столе лежит моя папка с газетными вырезками.

Кто положил ее сюда? Данка разгадала мой трюк с пером?

Подхожу на деревянных ногах, развязываю матерчатый узел, открываю.

Все вырезки со статьями об университете истерзаны ножницами, лица на фотографиях грубо замалеваны карандашом. И крапива. Множество аккуратно высушенных крапивных листьев теперь наполняет все пространство, распространяя сладковатый запах умершего лета.

Со стоном отправляю папку со всем содержимым в ведро для бумаг. И тут мое внимание привлекают темные капли на полу. Утром я вытерла одну платком, ту, которая натекла из разбитого носа. Но теперь я замечаю, что крови на полу больше: дорожка редких бусин рассыпалась от двери до кровати, созвездие почерневших точек раскинулось у ножек письменного стола, бурый мазок окровавленного пальца на обоях со стороны бывшей Касиной кровати. Поспешно оттираю то одно пятно, то другое, но чем сильнее я присматриваюсь, тем больше вижу. Выглядит это так, будто кто‑то плясал по всей комнатушке, разбрызгивая кровь с кончиков пальцев.

– Да что же это… Как это? Я же… я просто упала. И лежала, – от удивления я произношу это вслух, отчего теряюсь еще сильнее.

Неужели бессонница забрала часть моей памяти? Неужели я забыла о чем‑то, что делала?

Раздается звонок отбоя, и по всему пансиону гаснет свет.

Дневник Касеньки, осень 1922 года I

Раз в месяц нам выдают посылки из дому. Присылать можно только вещи из списка дозволенных – никаких книг, украшений, фруктов и шоколадных конфет. Пластинки не под запретом, но нам все равно негде их было бы слушать. Так уж сложилось, что чаще всего из дому нам присылают печенье.

Обычно оно упаковано в картонки из кондитерских, перевязанные золотыми или серебряными шнурками. Но некоторым счастливицам достаются жестяные коробки, расписанные тонкой кистью.

Что за чудо эти коробочки! Круглые, сундучки с игрушечным замочком, шестиугольные и даже в форме сердца! На них рисуют ангелов и крольчат, кукольные домики и цветущие розы. Девочке годом старше как‑то прислали коробку, на крышке которой был изображен эльф со стрекозиными крыльями: он сидел в цветке лилии и играл на флейте. Ну разве не прелесть? Тогда весь пансион ей завидовал.

В чудо-коробках печеньица лежат стройными рядками, каждая в своей корзинке из бумаги, а когда их съедают (делиться обязательно!), то в них хранят записки, письма в конвертах, высушенные цветы, вырезки из журналов и ленты. Секреты, в общем. Само печенье – хоть творожное, хоть песочное, а хоть бы и миндальное с цукатами и шоколадом – дело десятое.