— Да. Или фильм посмотрели. Но подумать только, большую часть произведения главные герои просто ходят по кабакам! И общаются. Ходят-пьют-общаются. Понимаешь, да? — перешел учитель на «ты». — И какова ценность этого произведения? Где мастерство, где талант, где гений, я спрашиваю?
— Я, кажется, поняла, о каком произведении и авторе идет речь, — кивнула я, немного подумав и напрягая память. — Представители потерянного поколения, оказавшись в межвоенном периоде, только и спасались алкоголем. Жизни искалечены, судьбы искалечены, здоровье искалечено. Единственное, что им оставалось, это ходить по кабакам и философствовать. По-моему, замысел был такой. Но я, конечно, не литературовед.
— Да-да, — кивнул Борис. — Прекрасно понимаю, «потерянное поколение», мы все это проходили. Но вот гений, на мой взгляд, написал бы не так. А так, чтобы за душу взяло! Чтобы была глубина! Чтобы несколько слоев снимаешь слой за слоем и находишь там что-то еще… психологизм, драма, социальные проблемы, сила личности… И ты понимаешь поступок главного героя. А здесь… Вот что?
— Рассказы у него неплохие, — вступилась я за писателя, фанатом которого, в общем-то, тоже не была.
— Да, — обрадовался Борис, — именно! С этим-то я не спорю. Видишь, Катерина, у меня есть теория…
— Ну всё! — закатила Жданова глаза. — Катя, заставьте его замолчать, иначе он так и будет бубнить о литературе и «теориях»…
— Не-не, мне интересно, все нормально, продолжайте!
— Ну а я не хочу это в сотый раз слушать! — Телеведущая с шумом отодвинулась от стола и от нас, поднялась и вышла из столовой. Там она столкнулась с ребятами, которые пришли даже раньше, чем я думала. Два места слева от меня были свободны, туда они и пристроились.
— Так вот, у меня есть теория, по которой все прозаики делятся на две категории: те, кому хорошо удается малая проза, и те, кому, соответственно, удается крупная. Но вот в девятнадцатом веке, и за рубежом, и у нас, платили построчно. Вот откуда любовь к «многобукаф», как сейчас молодежь выражается. И у Бальзака с Гюго, и у Толстого с Достоевским.
— Я бы не сказала, что Толстому не дается крупная проза, — заступилась я теперь уже за любимого писателя.
— Ну конечно же! — всплеснул он руками. Вообще поначалу Борис казался флегматичным человеком, но вышло, что это ложное впечатление. Или он относился к тем людям, которым лень говорить обо всем, что не касается их любимых или архиважных по каким-то причинам тем. Моя лучшая подруга Юлька как раз из таких. Попусту молоть языком не будет, но вот только затронь какие-нибудь морально-этические темы — не заткнешь! Тем временем Борис продолжал: — О Льве Николаевиче я дурного слова не скажу! Хороший был бы я учитель, ха! — заржал он. Я глянула на стол — пустой стакан, на самом дне которого темно-красные капли. В центре стола, прямо на спине золотого тигра — огромный десятилитровый баул с пуншем со льдом и половником. — Толстой гений, но я говорю о временах. Некоторых авторов вынуждали писать объемы, которые они не в силах потянуть. Это просто не их — и все. Но в таком случае и не надо было включать сии произведения в перечень мировой классики, заставлять изучать в школах и вузах, давать премии, наконец! Льва Николаевича, кстати, Нобелевки не удостоили! Хотя он был номинирован пять раз!
— Слушайте, — подключился Саша, тоже получивший качественное образование, — ну не стоит такое внимание уделять Нобелевке по литературе. Всем же известно, до чего эта премия предвзята. Они выдают премии под давлением правительств разных стран, по политическим и географическим мотивам. Бо̀льшая часть получивших — авторы из Скандинавы или ближайших стран Европы. Как только начинают всплывать возмущения, дескать, беспристрастью тут и не пахнет, они сразу дают кому-то другому. Например, нигерийцу в восемьдесят шестом или автору из Египта в восемьдесят восьмом. Так же было и с появлением СССР. Сначала они упорно давали эмигрантам — Бунину, Пастернаку.
— Ой, вот здесь тоже могу повозмущаться! — согласился Борис.
— Так а что возмущаться, если оценивалась не литературная составляющая, не вклад в культуру, а сам факт изгнания? Но после возмущений — Сартр даже отказался принимать премию из-за предвзятости комитета! — сразу дали Шолохову. Советский до мозга костей человек.
— Да, молодой человек, да! — Борис распалялся все больше, кивал как китайский болванчик, и подливал себе еще пунша. Создавалось ощущение, что он наконец-то нашел себе идеальных собеседников. Почему таковыми оказались мы с Александром — ума не приложу. Он-то ладно, с журфаком за плечами, а я что? Экономист. Какое же у него окружение, коли больше поговорить не с кем?
— А что вы скажете о Маркесе, уважаемый? — с искренним любопытством обратился Борис к Сашке. Ко мне он уже потерял интерес. Да, права была Жанна, не стоило поддерживать литературные темы, видно, что для учителя это болезненно. — Тоже Нобелевский лауреат.
— Я не читал, — с явственно читаемым на лице стыдом признался Александр. — Но на журфаке мы проходили. Ему дали премию за подтекст. Угнетение капиталистическими странами слабых, более отсталых в развитии стран. Он же латиноамериканец.
— Колумбиец, да, — кивнул Борис. — Но вы почитайте само произведение — «Сто лет одиночества». Я вас уверяю, что в нем нет никаких глобальных подтекстов. Пошлость ради пошлости.
Борис продолжал поносить Маркеса, а я вспомнила, как когда-то давно пыталась читать «Сто лет одиночества». Инцесты, педофилия, герой, вожделеющий собственную мать… М-да. Я отложила книгу, так и не дочитав, и никогда к ней больше не возвращалась. Понимаю, что это магический реализм — жанр на стыке реализма и мифологии, но ведь герои сами стыдились своего родства и боялись, что у них появятся хвостатые дети, а мать обманула сына, прислав вместо себя другую девушку, поэтому они воспринимаются обычными людьми. Так что Борис в чем-то прав. Нельзя оправдывать глубокими смыслами (зачастую надуманными, ведь, как говорят, красота в глазах смотрящего, а ценность произведения, стало быть, в глазах читающего) некультурное чтиво. Я читала многие гениальные произведения, и почему-то «Герой нашего времени», к примеру, не вызывает желания поскорее помыться, как будто тебя окунули в грязь и нечистоты. А еще мне вспомнилась серия «Южного парка», американского анимационного сериала, в которой школьники специально написали отвратительную, пошлую, вульгарную книгу — мерзкую донельзя, чтобы читателей тошнило на каждой странице, однако литературные критики признали ее вершиной современного искусства и не могли поверить, что авторы не закладывали никакого грандиозного подтекста. Невзирая на то, что сам сериал весьма спорный, данную серию считаю почти гениальной. Ведь сколько тысячелетий люди поклоняются тому, чему не следует поклоняться, вкладывая смыслы, которые не нужно было вкладывать и которые даже не задумывались самими авторами. Можно провести параллель между любовью к искусству и любовью к человеку. Часто мы обожаем какой-то придуманный образ, который имеет весьма опосредованное отношение к оригиналу. Впрочем, то же самое мы можем сказать и про желание самореализации, жажду известности и работу мечты. Я вот тоже боготворю сыщицкую стезю. Может, зря? А Саша всегда хотел быть журналистом, но сейчас уже я не заметила в нем энтузиазма и любви к своей профессии. Людям просто хочется во что-то верить, что-то превозносить, любить и надеяться, что оно принесет нам счастье…
Не успела я додумать свою мысль, как Надька плюхнулась на колени к моему парню и громко заржала. М-да, кто-то тоже переборщил с пуншем…