Он остался один. Впервые за долгое время.
Совершенно один.
– Дядя.
Голос заставил Кенсая открыть глаза, прогнал мутные сны из головы. Никакое не видение о величии после Пробуждения. А сбивающий с толку, извращенный бред, суета, подчеркнутая беззвучным гимном, ужас, слишком огромный, чтобы увидеть его мысленным взором…
– Дядя.
Кенсай захрипел и сел на кровати.
– Я слышал тебя, Киоши-сан.
– Это не мое имя.
Кенсай уставился на юношу, застывшего в дверном проеме, худого, бледного, с затуманенным взглядом, с глазами, запавшими в серые впадины. Он застыл у двери, обмотанный бинтами, с опущенными плечами и расширенными зрачками.
Если бы Кенсай не знал его так хорошо…
– Прости меня, Кин-сан. От старых привычек сложно избавиться. Как и от тебя, похоже.
– Вы продолжаете называть меня именем отца.
– Это и твое имя. Его дали тебе, когда твой отец умер. Благородный сын…
– Носил бы его с гордостью. Знаю.
– Но ты ведь не благородный сын? Ты – дворняжка, предавшая семью из-за любви к нечистой шлюхе. Если бы Киоши мог видеть тебя сейчас…
– Я пришел сюда не для того, чтобы ссориться, дядя.
– Тогда зачем? Чтобы поиздеваться? Покаркать над моим телом?
– Рассказать правду.
– Тебе неведомо значение этого слова.
– Я предупреждал вас, чтобы вы не доверяли Инквизиции.