– Первый Бутон мертв! – закричал кто-то еще. – Да и все, что мы знали, тоже мертво!
По толпе пронесся ропот, по литой латуни пробежала рябь.
Синдзи повернулся к собравшимся, и его возглас перекрыл шепотки.
– А кого бы вы хотели видеть во главе? – воскликнул он. – Кто вас спас? У кого были глаза, чтобы увидеть правду, и воля постоять за нее? Кто низверг Землекрушителя? Кто спас вас от безумия? Только он один, и вам известно его имя! – Синдзи указал вверх. – Кин-сан!
Слова разносились в пространстве, как огонь по мокрому труту: сначала плевки и дым, но постепенно пламя разгоралось, а затем вспыхнуло ярким факелом.
Кин услышал, как они повторяют его имя. И так было всегда. Эта чаша перед ним, решение, которое он поклялся никогда не принимать. Он не хотел такого – никогда не хотел. Кин желал, чтобы они стояли на собственных ногах, говорили своими голосами. Они слишком долго влачили существование в качестве обезличенных и были уже не в состоянии ощутить свободу, от которой у них перехватило бы дыхание.
– Кин-сан! – ревели они. – Кин-сан!
Он посмотрел через перила, где вершилась его судьба, где разворачивалась его жизнь, нить за нитью.
Все. Снова. И снова.
Сотни красных, как закат, глаз уставились на него с обожанием, которое даже не скрывало стекло. Море латунных ликов, гладких и невыразительных, заливало самые темные уголки. Каменные стены, по которым стекают капли влаги, песнь двигателей, поршней и шестеренок звучит монотонным гулом, периодически сбиваясь с ритма, внедренного в основание черепа, пустившего корни, царапающего нутро.
Они звали его по имени.
Словно вспоминая па давно забытого танца, Кин широко раскинул руки, огоньки глаз собравшихся отражались в гранях его кожи. Он уставился на кончики пальцев, манжеты рукавиц, края наплечников, украшенные тиснением из серой филиграни с голубоватым оттенком. Новое облачение для тела – кожа высокого ранга, привилегий и авторитета. Все, что они обещали, все, чего он боялся, – сбылось.
Стало правдой.
Истиной.
Они – сятеи – повторяли его имя, воздев руки над головой. И даже когда он задержал дыхание, чтобы заговорить, слова звучали в сознании, как похоронная песня, и он чувствовал, что остатки души ускользают вверх, исчезая во тьме.
Толпа замолчала. Он смотрел на алые точки, величиной с булавочную головку, светящиеся в полумраке, которые раскачивались и мерцали, как светлячки на зимнем ветру.
И он закричал – яростно, металлическим голосом, приглушенным латунью на губах.
– Не называйте меня Кин! Это не мое имя! – Он почувствовал, как его губы скривились в улыбке. – Зовите меня Первый Бутон.
Радостный вопль разнесся по машинному отделению, сорвавшись с латунных губ и железных легких, ужасный, бесформенный вой, от которого внутри у него все перевернулось. Он оборвал его взмахом руки, и его голос зазвенел в тишине, обрушившись подобно удару молота. Улыбка стала шире, сердце бешено колотилось, пока он карабкался к свету, к выходу, который видел, к последней истине, о которой ему всегда хотелось рассказать в этом сне наяву.