Несущая смерть

Он рванул застежки на шее, стянул шлем и отшвырнул прочь. Он ощущал в воздухе застарелый запах чи и крови, а на языке – тяжелый привкус железа. Он слышал вздохи и видел изумление собратьев при виде обнаженной плоти.

– Я – Первый Бутон, и вот мой первый и последний приказ. – Он смотрел на толпу, а истина пела у него в венах. – Гильдии Лотоса пришел конец. Она расформирована. Навсегда. Мы не будем замыкаться в латунных скафандрах. И не будем наполнять небеса ядом, реки – смолой, а землю – пеплом. Мы станем частью мира. Не над ним. Не за его пределами.

Бутонов и сятеев уже никогда не будет. И мастеров-политехников, лотосменов, или чистильщиков. Есть просто братья и сестры. Все мы – сироты. Объединенные мимолетной скорбью о смерти нашего прошлого и надеждой на рождение будущего.

Толпа застыла, окаменев, воздух потрескивал от электричества. Кин, прихрамывая, спустился по винтовой лестнице на нижний уровень машинного отделения. Он подошел к Синдзи и Мисаки. Умоляюще посмотрел на них обоих, пот жег ему веки.

– Меня зовут Кин. Называйте меня так. Или братом. Или вообще никак.

Синдзи взглянул на Мисаки, внезапно вцепившись в уплотнения на своем горле, откуда с пронзительным вздохом вырвался сжатый воздух. Юноша стянул шлем с головы и с размаху кинул на пол. И, схватив Кина за руку, кивнул, заключая его в крепкие объятия.

– Меня зовут Синдзи, – сказал он. – Называйте меня так. Или братом. Или вообще никак.

Мисаки вцепилась руками в мембрану у себя на лице, срывая ее с головы, и свет в ее глазах угасал в бледной вспышке искр. Она повернулась к толпе, протянула руку стоявшему рядом лотосмену, вглядываясь в безликую маску с отчаянной, затаившей дыхание надеждой.

– Меня зовут Мисаки. Называйте меня так. Или сестрой. Или вообще никак.

Лотосмен стоял как вкопанный, оглядываясь на собратьев, бегая взглядом по морю безликих лиц. Все мехи затихли, сердце замерло в груди каждого, время замедлилось, поползло, вставая на цыпочки от страха перед всем этим.

Воздух, пропитанный дымом и гарью, железом, чи и кровью, гудел от новых возможностей. И медленно, обдуманно лотосмен расстегнул уплотнения на горле и обеими руками снял шлем.

Кин увидел пожилого человека, с морщинами и редеющими седыми волосами, подстриженными так, что они отбрасывали тень на череп. Запавшие глаза старика блестели от слез.

– Я носил имя отца в течение тридцати лет, – сказал мужчина. – А Гильдии прослужил еще дольше. И знал лишь одно… что кожа прочна, а плоть слаба. – Он посмотрел на свою раскрытую ладонь, обтянутую кожей и латунью.

И пока толпа молча наблюдала за происходящим, старик робко улыбнулся и взял Мисаки за руку.

– Но в детстве меня звали Седзё. Называйте меня так. Или братом. Или вообще никак.

Сначала он подумал, что Кенсай спит.

Мирно грезит о чем-то в постели, слегка склонив голову набок.

Кин вернулся из капитула в приподнятом настроении, даже усиливающаяся боль от ожогов и дырка в бедре почти не замедлили его шаг. В голове звенели имена, лица без масок, надежда и страх, горящие в глазах собратьев. Он оставил Синдзи наблюдать за работами по ремонту Землекрушителя и вернулся в гостевое крыло Кицунэ-дзё. И был готов умолять. Спорить. Кричать, если понадобится.

– Дядя, – проговорил он. – Просыпайтесь. – Кин сел на кровать.

Именно тогда он заметил кровь, медленно сочившуюся сквозь простыни, откинул их и обнаружил вскрытые вены Кенсая. Окровавленный нож, матрас, пропитанный алым.