– Нет, не припомню. – Жан-Франсуа слегка нахмурился. – Хотя надо признать, что в присутствии монахинь мне это было без надобности.
– В общем, чувствуешь себя не очень удобно. К их чести, если кто из сестер и заметил, им хватило вежливости на это не указывать. Я еще подумал, что когда настоятельница Шарлотта возьмется втыкать в меня иголки, то возбуждение от прикосновений новиции пройдет, но тут Астрид сама схватилась за длинный серебряный ланцет, и я понял: наносить рисунок предстоит ей.
«Благая Мишон, – взмолилась она, – Первая из мучеников, услышь его молитву в крови и серебре. Мы умащаем эту плоть во имя твое, и отдаем этого мальчика тебе в услужение. Да станут свидетелями все воинство небесное, и да убоится весь легион преисподней. Благая Дева-Матерь, ниспошли мне терпения. Великий Спаситель, ниспошли силы. Отец Вседержитель, проясни мое зрение». – «
Габриэль покачал головой и тихонько вздохнул.
– Пел хор, но при этом в зале стояла тишина. Нас окружали святые сестры, но при этом мы были одни. В тот момент нас с этой девушкой разделяла лишь боль. Боль и обеты. Ее дыхание холодило мою нагую и сочащуюся кровью кожу, а теплые, как свет лампы, пальцы причиняли мне боль, снова и снова.
Я-то думал, семиконечная звезда стоила мне мучений, но то было сладчайшее блаженство по сравнению с тем, что я испытывал теперь. Тринадцать часов пролежал я на алтаре, купаясь в свете свечей и боли, причиняемой мне странной и прекрасной девушкой. Я испытывал муки и вместе с тем эйфорию, а затем они и вовсе переплелись. Я больше не мог выносить ни мгновения, но отчаянно желал продолжения. Я хотел, чтобы она остановилась и чтобы дальше истязала меня; во мне прорвало некую плотину. Когда я был мальчишкой, боль служила мне наказанием, теперь же стала наградой: блаженством в истязании, спасением в муках.
Пока все не закончилось, я и не знал, что плáчу. Сестра-новиция Хлоя будто плеснула мне на окровавленную кожу ледяного жидкого огня, а Астрид Реннье, словно ангел, произнесла мне на ухо:
Последний угодник-среброносец пожал плечами.
– На этом все закончилось.
Жан-Франсуа записывал рассказ у себя в книжечке, а сам то и дело посматривал на Габриэля, на едва заметную и хитрую улыбку.
– Рисунок имеет какое-то значение?
Габриэль крепко зажмурился, будто приходя в себя, и медленно кивнул.
– Орнамент на груди указывает на происхождение угодника. Де Косте носил гирлянду из роз и змей, что вкупе с умением залезать другим в мозг выделяло его как наследника Илонов. У Тео и настоятеля Халида были разбитый щит и ревущий медведь Дивоков. Волки на груди Серорука принадлежали клану Честейн, что объясняло его привязанность к Лучнику. Частенько мне казалось, будто сокол понимает речь мастера. Потом оказалось, что не казалось.
– И потому ты носишь льва, – улыбнулся историк. – В честь дорогой мама.
– У меня не было клановых даров. Я ничего не знал об отце, как и того, что значила для него моя мама. Кем она была ему: любовницей? рабыней? Для меня же она всегда оставалась моей мама. Вот я и цеплялся за истину, которую она преподала мне еще в детстве: лучше день прожить львом, чем десять тысяч – агнцем. Этот рисунок я носил словно броню. Трудился, не щадя живота, и не замечал того, как дерьмово обращаются со мной остальные. Причем не только в Перчатке. От нас ждали, что мы овладеем всеми родами знаний: географией империи, катехизисом Единой веры и тактикой великих битв. Слабые места чудовищ, изготовление боевых химикатов – черного игниса, серебряного щелока, «Жупела» и, самое главное, санктуса.
Учеба всегда давалась мне непросто. Серафим Талон вел у нас занятия в Большой библиотеке или оружейной, и его всюду сопровождала верная помощница Ифе. Добрая сестра оказалась терпеливым учителем и большим умельцем, когда дело доходило до искусства химии. Зато Талон был откровенной скотиной. Я уж и не помню, сколько раз эта его ясеневая трость обласкала мне ладони. За всякую ошибку меня ждал кровавый удар и витиеватое ругательство о дерьме в моих жилах и добродетелях моей матери. Однако наказания меня только подстегивали.
Я делал зарубки на пятке, чтобы запомнить, сколько унций серы в однофунтовой серебряной бомбе. Каждое утро прокалывал кончики пальцев мечом, отмечая доли тенеягод для стаканчика «Благосерда» или количество желтовода в заряде черного игниса. Четыре недели ежедневно выщипывал волосы, вытравливая в памяти число капель корня остролиста в дозе санктуса.
– Ты дергал волосы на голове, чтобы запомнить рецепт?
– Не на голове.
Историк опустил взгляд на гульфик среброносца и выгнул бровь.
ebooksa