Отражение в стекле выглядело безнадежно уставшим, как человек, который уже прошел стадию апатии и начинает впадать в истерику. Чайник закипел, Вера заварила себе северского и достала журнал, устроилась напротив любимого места министра, опираясь спиной о стену и уложив ноги на вторую табуретку, открыла журнал и уставилась в страницу невидящим взглядом. Чай понемногу остывал, пар над чашкой покачивался вместе с дыханием, завивался и изгибался. В гостиной раздались шаги, вошел министр и заинтересованно принюхался:
— Северский? Я тоже хочу.
— Сейчас, — Вера встала, пощупала чайник и заварила ещё одну чашку, принесла, поставила перед министром, села рядом. Придвинула себе свою и опять стала рассматривать пар, министр помолчал и спросил:
— Что читали?
Она не помнила, что читала, поэтому отмахнулась и попыталась улыбнуться:
— Что случилось?
— Ерунда, — дернул щекой он, — подпись нужна была.
Они опять замолчали, он взял журнал и развернул к себе, улыбнулся:
— Почитаете мне?
Вера посмотрела на открытый разворот и натянуто улыбнулась:
— Мы это уже читали, это про пиратов.
Министр помялся и смущенно сказал:
— Если честно, я почти ничего не помню. Меня тогда док накормил лекарствами, от которых проблемы с памятью, координацией, речью и вообще адекватным восприятием реальности.
«Дзынь.»
Вера чуть улыбнулась уголками губ и подняла глаза к часам, шарик был белый, она опять опустила ресницы, ей хотелось серый. Помолчала и тихо спросила:
— Почему они звенят, если вы умеете им врать?
Он молчал, она на него не смотрела, продолжая рассматривать пар над чашкой. Министр глубоко вдохнул и неохотно сказал:
— Вам почему-то очень сложно врать. Это и Двейн заметил, он тоже умеет и у него тоже не получилось ни разу.
— А, — кивнула Вера, осторожно взялась за чашку, стала греть руки, спросила: — Значит, вы действительно не знаете, почему Тонг прятал бонсай в подвале?
— У меня есть версии, но чтобы сказать «знаю», нужны весомые доказательства, а их у меня нет.