Господин Никто. Что может быть лучше плохой погоды

22
18
20
22
24
26
28
30

Милко молчит. Затем подходит к табачному киоску, разменивает деньги и идет к лотерейному автомату.

— Помешался он на этих машинках, — доверительно объясняет Тони. — А вообще-то он парень неплохой. Пойдем пройдемся, все равно делать нечего, а? Протухнуть можно в этом кафе.

К пяти часам, побывав в нескольких заведениях на Больших Бульварах, мы усаживаемся на террасе «Кардинала». На улице сыро и серо. Ветер волочит но небу темные, как дым, тучи. Мимо столиков густо валит толпа. Движение у перекрестка Ришелье-Друа застопорилось, и, как ни старается полицейский, размахивая, словно ветряная мельница, руками в белых нарукавниках, все напрасно.

— Обалдеть можно от этой вечной сутолоки и скуки, — говорит Тони, поправляя пожелтевшими от табака пальцами свои длинные волосы. — Словом перемолвиться не с кем. Милко разговорчив, как рыба. Женщины только утомляют меня да к тому же выуживают деньги. Хочешь, могу тебе уступить какую-нибудь. Есть тут у меня одна блондиночка — вот с такой грудью! Официантка в Либрсервис у Елисейских полей. Если тебе по вкусу, могу перебросить…

Тони слегка побледнел от выпитого. Оттого, что он без конца поправляет волосы своими прокуренными пальцами, голова у него взъерошена. Он уже выложил все, что было у него на душе, и сейчас лишь повторяет сказанное.

— Два рома, — приказывает Тони кельнеру.

— Я предпочел бы кофе, — осмеливаюсь возразить я.

— Будет и кофе, — успокаивает Тони. — Успеем. От жажды не помрешь, раз со мной. Я не жмот, как другие.

Он и в самом деле не жмот — во всех случаях платит щедро, хотя и жалуется на безденежье. Вообще, как видно, парень он неплохой, если не считать того, что много пьет и не в меру болтлив. Я уже знаю, что он в поисках приключений бежал из Болгарии в пятидесятом году, едва окончив гимназию, «и вот тебе приключения!». Мне доверено также — «только между нами, строго между нами», — что порой он готов вернуться обратно — до того тошно ему становится, но побаивается, как бы его не упекли за решетку.

— Погляди на это столпотворение, — говорит Тони, указывая на сутолоку вокруг. — Каждый норовит что-то урвать для себя и дать подножку другому…

Потом смотрит на меня остекленелым взглядом и продолжает безо всякой связи:

— Будь я помоложе, попытался бы стать сутенером. Это все же лучше, чем самому…

— Лучше не быть ни тем ни другим, — осторожно возражаю я.

— Верно, но что поделаешь. Мы не настолько богаты, чтоб заботиться о честности. Потому и пишем, что велят, и делаем, что от нас требуют, — авось перепадет какой франк… Порой хочется стукнуть кулаком и уйти, да не нравится мне таскать на горбу ящики с грузом. Я уже отведал. Хватит с меня.

Кельнер приносит ром и прерывает эпизод из биографии Тони, с которой я уже основательно знаком. Я сильно под градусом, поэтому отпиваю из рюмки понемногу, лишь ради приличия и смотрю на часы на руке Тони.

— Мне пора…

— Куда, к Младенову? Оставь ты этого скрягу!

— Надо сходить. Я обещал.

— Тогда попытайся по крайней мере вытрясти у него из кармана. «Я спас тебе жизнь, скажи, как не совестно скряжничать!»

— Скажу, — бормочу я, вставая из-за стола.