Я глянул под одеяло. Тело кстати, так себе. Щупленькое. На троечку. Но, были бы кости, мясо наедим. Судя по голосу, лет мне сейчас примерно четырнадцать. Может чуть больше.
— Князь Мстислав? — снова ожил мужик. Стоит и смотрит. Нехорошо смотрит. С подозрением. И палку свою, которая с вороном, тоже нехорошо держит. Не как бейсболист, но на отлете. Видно, что готов перехватить поудобнее и врезать.
Я решительно сел на кровати. Второй раз я умирать не планирую. Может у меня тут вторая молодость намечается. Тем более я тут… Точно, это ж я князь! Князь Мстислав из Владимировичей! Владелец семи усадеб, дома в Господине Великом Новгороде, наследное место в господском совете Пскова и прочая, прочая…
Я слишком долго копался в чужих воспоминаниях. Плохо я пока в них ориентируюсь. Как будто всплывающую подсказку приходится читать. Да и на лице, видать, замешательство было. Подозрительный мужик, мои подозрения оправдал, перехватил палку свою поудобнее и с размаху меня ей ударил. Явно клювом ворона в висок метит. Не иначе, подозревает меня в чём-то. Ну что, сальный, взаимные у нас с тобой чувства, выходит.
Я успел поднять левую руку и поймать трость подмышкой. Неуклюже получилось. Тело как не свое, ха-ха. В общем получилось, удар скользнул по предплечью, руку я тут же опустил и надежно зафиксировал ворона, зажав подмышкой. Было больно, но терпимо.
Так, клюшку поймал. Теперь дернуть назад, чтобы вырвать оружие из рук. Этому приему, таких как я, еще в школе учат, получиться было должно. Но не получилось. Резкого рывка не вышло — привычки не хватило. Палку свою сальный мужик удержал. А вот равновесие — нет. И завалился на меня. Я запыхтел, стараясь из под него вылезти и на удушающий выйти. Одна нога у меня в деревянном лубке и видимо сломанная, потому что я неудобно её согнул и аж вскрикнул от боли. И сальный тоже вскрикнул. От удивления. Я ему локтем в челюсть двинул, вот он и удивился. А должен был изумиться и сникнуть. Нет, надо немного над своей формой поработать.
Кричали мы громче, чем планировали, потому как дверь с грохотом распахнулась и в мою опочивальню ворвалась женщина средних лет, с волевым подбородком и голубыми глазами. Одета она была… Как если бы замороченный дизайнер вдруг решил создать коллекцию по мотивам русских народных сказок. Эта вот, ледяная королева. Несмотря на жару, в ярком синем кафтанчике из бархата, поверх густо вышитого платья в пол. Кафтанчик игривый, бюст подчеркивающий, и с красивым мехом вдоль ворота и по коротким рукавам. Платье синее, шелковое, обтягивающее, все в серебряных вышивках, складывающихся в затейливую вязь похожую на гжель, только круче. Цепь с огромным камнем подозрительно тусклого, винного цвета. Как будто настоящий сапфир, но слишком уж большой. Еще серебряная диадема на голове — нет, правда, очень красиво женщина выглядит. Можно хоть сейчас в кино, эльфийскую королеву играть. Даже выражение лица, надменно-безраличное, уже есть. Вот только рожу надо посимпатичнее нарисовать, а то своя у неё уголовная, на мой бывалый взгляд. Я бы её по всем базам пробил и днк мазок лично взял. Вот прям чую в ней антисоциальные наклонности.
Позади этой, явно значимой, женщины, в комнату ввалилась многочисленная массовка. Реально человек двадцать. Полкомнаты заняли. Мужички, девки, бабки какие-то. Но на массовке бюджет, конечно, сэкономили. Одеты в том же стиле, но сильно попроще.
Я и сальный застыли в странной позе, оба смотря на неё исподлобья. Я снизу, обхватив мужика ногами, он сверху. Томительно тянулись секунды. Наконец, снежная воровайка подняла одну бровь и разлепила губы дабы издать, прогнозируемо холодным голосом, очевидный вопрос:
— Старец Григорий, что вы делаете?
Тем временем, я понял, кто это. Ядвига из Волковичей. В девичестве. Теперь она из Владимировичей. Маман моя. Вернее, мачеха. Воспоминания приходилось выдавливать с трудом и осторожностью, как зубную пасту на спящего. Каждый факт тянул за собой другие и я в них путался. Но когда томительная пауза стала уже и вовсе душной, я решил спасти ситуацию. Спокойно мамуль, мы тут с этим, как его, старцем Гришей просто балуемся.
— Маменька, а старец Григорий меня на содомский грех совращает! — проблеял я просто вопиюще омерзительным голоском. Сальный содомит, известный также как старец Григорий, с кровати сорвался резво, как будто его сзади за шкирку тросом дернули. Аж палку свою у меня в руках оставил. В смысле ту, что с вороном на конце, какую еще, млять.
— Што ты несешь, бесово отродье! Демон! Лживый… — старец Григорий некрасиво вытер рожу унизанной перстнями рукой, а потом показал на меня дрожащим пальцем. — Ты, ты… Не знаю откуда ты взялся, но извергаешь ты через уста свои только хулу и говно!
— Хорошо сказано, — холодно сказала моя мачеха. — Все так и есть. Мстислав… Говорит неподобающие для князя речи. Но не забывайтесь, Григорий. Перед вами князь.
Последнее было сказано уже другим тоном. Тоже холодным, но холодным как лезвие ножа. Угрожающе прозвучало. Сальный старец побледнел. Хотя какой он там старец, на вид лет сорок. Я тем временем сверился со своими воспоминаниями и обнаружил завуалированное оскорбление. Все люди делятся на непростых и простых. Бояр и смердов. И, боярин, обращаясь к простому человеку от него зависимому полностью, фактически рабу, назовет его «Гришка». А вот обращаясь к равному, никогда не позволит себе уменьшительно-ласкательный суффикс, и обязательно добавит титул, звание. На худой конец, скажет «барин», если статус аристократа неясен. Обращаясь к простолюдину вежливо, надо добавить «сударь». Или по заслугам, в случае с моим сальным знакомым, следовало добавить старец. Потому что совсем без титула нельзя, не принято, некрасиво, не вежливо. Так что Ядвига поставила сейчас Гришку на место, при этом оскорбив только наполовину.
— Простите меня, госпожа, — поклонился Гришка. Привычно склонился, и глубоко так, голова на уровне пояса. Пробор у него плешивый, волосы редкие. Зря он так кланяется. Я ж могу неудержаться и в нос его пнуть. Он как почувствовал, шаг назад сделал. Но, так как я лежал на кровати и видел его с ракурса пониже, то я видел его лицо. Старца Григория слова моей мачехи аж перекорежили. Рожа смялась в злобную гримасу, он прямо как маленький песик оскалился. Поэтому и поклонился, злость прячет. Не владеет мимикой мой обвинитель, надо будет иметь это ввиду. Правда, голосом владеет хорошо. Говорил старец Григорий тоном испуганным и подобострастным:
— Каюсь. Каюсь смиренно. Простите великодушно меня дурака старого, неразумного. Простите меня, человека черного, простите меня, хама. Холопское воспитание мое прорвалось…
— Достаточно, старец, — наконец сказала Ядвига, оскорбив снова, в этот раз видимо ненамеренно. Голос у нее явно подобрел. Мачеха любит, когда перед ней унижаются, подсказали мне воспоминания. Ох, а пареньку в тело которого я попал, оказывается крупно досталось! И не раз. И от мачехи, и от трех её дочерей. Тем временем, явно оттаявшая Ядвига продолжила:
— Мстислав и в самом деле умеет… Сказать неприятно.
Я лихорадочно копался в воспоминаниях. Меня, то есть прежнего хозяина тела, последнее время держали в подвале. Кормили тем же, чем и свиней. Иногда били. Потом он пытался удрать. Его поймали и избили… И он впал в кому, надо думать, потому что били страшно. Держали вон те двое крысорожих мужичков за спиной Ядвиги. А били три её дочки, которых сейчас почему-то рядом нет. Смеялись и говорили «сам виноват» и «маменька и говорит, а сломайте ему ноги, дураку»… Увлеклись, перестарались. Но я им зачем-то нужен живой. Вот и пришлось вызывать старца, в медицине шарящего…
ebooksa