Лицо турка накрыла легкая тень, мгновенно растворившись, но Иванушкина успела это заметить. Как будто облачко на секунду закрыло солнце, после чего ее сдул ветер.
— Я что-то не то спросила, да?
— Да нет, — Серкан сделал в воздухе неопределенный жест. — Я его не выбирал. Бейлербей сам меня выбрал. Так уж получилось…
— Ну, продолжай, — попросила Анна. — Я же вижу, что тебя что-то тяготит!
— Я помню тот день, когда мы стояли с матерью перед этим дворцом, — с расстановкой проговорил Серкан. — Хотя это может показаться смешным — тогда мне было всего шесть. Мы стоим, смотрим на дворец, и мама говорит:
«Это все твое, сын. Запомни это».
Я сначала решил, что она шутит.
И переспросил, неужели весь дворец действительно мой?!
Она кивнула:
«Все, что принадлежит великим Османам, все твое. Корабли, весь Босфор, этот дворец…»
Я спросил, почему тогда мы не живем в этом красивом дворце.
«Потому что родственники твоего отца не хотят нас признавать, — ответила мама. — Они считают, что мы с тобой никто, пыль».
Серкан улыбнулся краем рта.
— И тогда я пообещал, что, когда вырасту, все отберу!
Помедлив, он добавил уже без улыбки:
— А потом мать меня вернула в детский дом. Ладно, идем. Я покажу тебе твою комнату.
Анна молча зашагала следом, ее глаза были преисполнены сострадания.
— Только не вздумай меня жалеть, — глядя на нее вполоборота, предупредил Серкан. — Я тебе не для этого рассказал.
— Да, жалость не для тебя… Но почему ты не хочешь восстановить справедливость? Пусть тебя наконец признают на официальном уровне.
— Только никому не говори, Ань, — глухо произнес он. — Дело в том, что мне… попросту страшно.