– Можно.
Улыбаюсь и мы продолжаем идти, держась за руки.
– Откуда ты, Дезмонд Вэрд?
– Из Сан-Диего.
Не говорю ей, где на самом деле родился. Как и о тех местах, куда закидывало, перед тем как оказался здесь. Это не важно.
– А ты?
– Бейкерсфилд.
Кажется, прошлое находит коварный способ, чтобы не дать о себе забыть.
Носком сапога поигрываю пустой жестяной банкой и пинаю ее, а затем пристально гляжу на Виолет:
– Расскажи о себе.
Хочу послушать сладкий тон, которым она говорила несколько часов назад, услышать звонкий смех.
– Мне почти нечего рассказать. Мне было тринадцать лет, когда мама умерла. Сказали, что это был несчастный случай дома, но никогда в это не верила.
Она делает глубокий вдох, и ее глаза начинают блестеть.
– Брак родителей был кошмаром, поэтому проводила много времени у тети, которая жила неподалеку. Мама старалась, чтобы я не знала, что творится дома, и после ее смерти я за долю секунды прошла путь от всеобщей любимицы до ненавистной обузы. Отец… не был образцом для подражания. Потом был отчим…
По гримасе отвращения понимаю, что он тоже не был хорошим человеком.
– По большей части росла с бабушкой. Она была очень строгой. Находила убежище в книгах. Искала в них другие миры, в которых можно жить, но когда откладывала книжки, реальность переезжала меня как товарный поезд, сошедший с рельс. Эта, – Виолет обводит взглядом окружающий пейзаж, – первая реальная альтернатива, которая у меня есть.
Медленно сглатываю. В какой-то степени ей знакома та же боль, что и мне. Вот почему с ходу почувствовал, что Виолет отличается от других.
– Не хочу тебя расстраивать. Мы провели отличный вечер, не так ли?