Пока лезвие грелось, я разглядывал старейшину.
А ведь он боится — вон, как вспотел.
— Последняя попытка, — сказал я ему, — мы знаем, что ты вместе со своими сыновьями убивал путников. Где все добро, что вы награбили?
Мужик упрямо молчал, глядя на меня из-под насупленных бровей.
Я взял свой нож из костра. Лезвие успело нагреться настолько, что металл покраснел. Славно. Хотя, насколько я помнил, если металл так быстро нагревается — это дерьмовый металл. Ну ничего, после этого похода, после продажи лишних рабов, сделаем себе оружие получше.
Я медленно шел к старейшине и замер в паре шагов от него. Несколько секунд глядел в глаза, пугая, давая осознать, что сейчас подойдет. Но попытка провалилась — он молчал.
— Держите его, — приказал я.
Магнус и Нуки тут же повалили старейшину на землю. Хоть его руки и ноги были связаны, природа силой его не обделила — даже в таком состоянии он пытался вырваться. Мои товарищи еле смогли его зафиксировать.
Я приложил горячее лезвие к его ноге и над деревней, совсем недавно затихшей, вновь раздался вопль.
Лезвие я держал секунд пять, не больше. Затем убрал.
— Ну? — спросил я.
Старейшина тяжело дышал, из прокушенной губы текла кровь, но он молчал.
Я вновь ткнул ножом в ногу, на этот раз уже не прислонив, а именно вогнав в плоть, провернул в ране, пошевелил лезвие.
Новый вопль боли разнесся по округе.
Я вытащил нож.
Старейшина хрипел, словно загнанный зверь, его глаза налились кровью.
— Говори! — приказал я.
Вместо ответа пленник попытался плюнуть мне в лицо.
— Магнус! — сказал я. — Отрежь ему палец…
Спустя пару часов, на левой руке старейшины не осталось ни одного пальца. Но он так ничего и не сказал. Не сказал он и тогда, когда мы отрезали ему левую руку по локоть, когда Нуки, найдя в одном из домов немалых размеров кувалду, сломал ему ноги, расколошматил все пальцы на правой руке.