– Что?! Что говорила?! – нетерпеливо перебил ее отец.
Мать пожала плечами.
– Мишутке, мол, своему не давай корни шибко пускать, выгонит он тебя, и ребеночка затравишь. Слышала я вчера, шибко черным хотят его сделать. Добро им глаза колет – добром не кончится. И слышала она, что по ребеночку нашему прохаживались. Валентина при всем народе заявила, что знает, как заставить меня отродье в болоте утопить. А еще, что у людей куски хлеба буду вымаливать, да чтобы каждый по лицу меня охаживал. И под тобой, Медвежонок, не лежать мне, а лизать ноги всякому, кто в лицо плюнет. И будто смеялись зло. И сказала Парамоновна, будто знает, что сила им дана губить людей, и раз глаз положили, не отвяжутся, – мать закатила глаза, сделала вымученное лицо, изображая Парамоновну. – «Ой, Малина, не в обиде я на тебя, ты баба справная, как душа Васятки маево, а вот извели ее, и не долго слезу по душе проливал. На гробе миловал сватьюшку твою! И Мишутка тебя не долго будет помнить!», – мать стала серьезнее. – Парамоновна своими глазами видела, как Васькину жену сначала по живому похоронили, через Васю, понарошку, а потом… Как не поверишь, в колдовстве Парамоновна маленько понимает. К ней со всей округи лечиться ходят. А сестра твоя способна на всякое.
Отец пренебрежительно хмыкнул. Недовольно, но мать обвинять не стал.
– И протянула она мне рублевки… Я их там в комоде положила, поди, да посмотри! При царе Горохе хождение имели. И говорит: «На них краюшку хлеба не купишь, а аршин землицы в самый раз!» Поделила Парамоновна рублевки поровну, половину мне отдала. «На вот, – говорит, – пригодятся, положи девке своей, когда на болото ко мне принесешь. Я по ним опознаю, присмотрю!» И ушла. На остановку поднялась. У меня до сих пор… – мать положила руки на живот. Манька почувствовала, что руки у матери слегка дрожат. – Восьмой день ребеночек какой-то вялый. Стукнет ножкой, и все! А, бывало, застучит-застучит, я сразу знаю, где рука у него, а где нога.
Манька хоть и чувствовала себя плохо, все же пнула мать ногой, чтобы понимала, что она все еще с нею.
– Малина, что же ты молчала! – закричал отец не своим голосом. – Парамоновна неделю назад сгинула. Может, ты последним человеком была, кто ее видел!
– Как сгинула?! – растерялась мать, оцепенев. – Поди, правда, через Куликовку на болота подалась? Автобус из Морской гавани до Манилкиных земель в тот день проходил. Я как раз лодку привязала и в горку поднималась, села передохнуть, а он на остановке стоит. Обычно не останавливается, да кто в такую даль на нем поедет? Там, в горнорудном поселке, если на перепутье сойти, как в сказке: направо пойдешь – на Мутные Топи попадешь, налево пойдешь – в Манилкины Земли упрешься, прямо пойдешь – в Зачарованных Горних Землях сгинешь. От распутья до Топи рукой подать, если вдоль по реке. Когда я в той стороне жила, мы за клюквой туда хаживали, за малиной. Если раньше медведь не задерет или волки – одному туда ходить никак нельзя. Места там дикие. Сказывают, никто по своей воле туда не ходит, никто не возвращается, одно зверье…
Отец возбужденно ходил взад-вперед по двору, хватая то ведро, то вилы, то поправлял поленницу. Наконец, он остановился и проговорил:
– Надо ж рассказать! Вася с сеструхой обыскались ее! Ты же видела, не в себе была старуха! Мало ли что наговорит, вздорная она и в последнее время заговаривалась. Вася так и сказал: «достала мать его рублевки из сундука и вышла». Он тогда на крыльце стоял, и то ли голова у нее закружилась, то ли специально – упала с крыльца…
– А потом взобралась, и еще раз упала, – передернулась мать, не скрывая неприязни. – Синяки это от побоев!
– Ой, Малина, иногда выглядит как одно, а по правде другое! Я тоже с синяком ходил, помнишь, наткнулся на сук? Будь здоров был синяк! Василий и сам с нею упал бы, не окажись Вальки рядом. А крыльцо у них высокое. Много ли старухе надо? Прокатилась по ступеням…
– А что у нее вся шея в кровоподтеках? Душили ее! – возразила мать холодно.
– Не выдумывай! Обвинить человека легко, только это еще доказать надо! Я что, не знаю сеструхи моей? Погулять, выпить, ну, своего не упустить, но над человеком измываться?.. Нет, не способна она, – отец нервно перебирал пальцами, как никогда с ним не бывало. – Парамоновна давно помирать собиралась. Невзлюбила Валентину, вот и придумала. Не ужились они. Васькина прежняя жена слова поперек не сказала бы, горшки выносила, а эта наговорит, не угонишься. Палец в рот не клади. Так ведь счастье не в горшках! Может, обвинить хотела, мало ли что взбредет в голову старому человеку?
– Я смотрю, ты готов весь белый свет обвинять?! – тоскливо проговорила мать. Манька слегка повернулась, отворачиваясь от отца. Рожаться ей расхотелось. – Вот такой думы не было у тебя, пока две недели назад ты с ними не уехал за дровами в лес. Не узнаю я тебя, Мишутка. Ровно подменили. Тот да не тот.
– Брось, Малина! Я о тебе… – он с любопытством посмотрел на живот матери. И Манька вдруг уловила в его глазах легкое разочарование. – О малышке. Значит, девка… Парамоновна повитуха, ей ли не знать…
– Ой ли! – не поверила мать.
– Мне наш старый дом во как нужен! – отец сделал жест у горла. – Я на прииске золотишко откопал бы. Ты ведь знаешь, я в горах как у себя дома. Чего-чего, а добра у нас хватает, места богатые. Я песок нашел чуть выше по реке. А Парамоновна… зря, что ли, просила достать человека, который завещания пишет, если не готовилась умереть? Вася переживает. Валентина места себе не находит.
– Они старуху убили, а ты… Ради чего? Ради развалюхи, в которой старуха жила?
– Пойми ты, не мог Вася желать ей смерти, и сеструха не могла, – отец вымученно поднял глаза, но во взгляде Манька увидела лишь холодную решимость.
ebooksa