— Если дело обстояло так, то чем я могу помочь?
— Я просто хочу знать все, что произошло вечером.
— Мне, собственно, нечего рассказывать. Мы поехали на телевидение и записали передачу.
— А как он вел себя во время записи?
— Самым примерным образом. Очень хорошо говорил. Эту передачу покажут через три недели, приурочат ко дню выхода книги. Если у них котелок варит, прокрутят раньше. Я не удивлюсь, — добавила она с горечью, — если они покажут ее завтра утром, пока съезд еще продолжает работу.
— Надо будет посмотреть, — сказал я. — А что было после записи?
— Ничего. Мы вернулись.
— Я имею в виду, после того, как вы доставили его в номер.
— Почему вы говорите, что я доставила его в номер? — спросила она, и голос ее дрогнул.
— Ведь вы собирались, не правда ли? Последние ваши слова перед отъездом были: «Я сама провожу вас до вашего номера».
— А, помню, — сказала она с неожиданным равнодушием. — Я поднялась с ним на лифте до его этажа.
— Он попросил вас зайти к нему?
— Не-ет, — ответила она неуверенно.
— Генриетта, — сказал я. — Не надо темнить. Он приглашает к себе каждую женщину. (Я этого точно не знал, но решил рискнуть). И вы, несомненно, вошли, иначе вы бы не были так смущены.
Она не ответила и отвернулась.
— Я обещаю вам, — сказал я, — что никому не передам, что вы мне рассказали. Нет надобности входить в подробности. Просто расскажите в общих чертах, что произошло.
— Мне-то нечего стыдиться. Я ушла от него вчера вечером и вообще его больше не видела.
— Значит, вы не видели, как он надписывает автографы?
— Конечно, нет!
— Кто-нибудь заходил за ним утром?