— Что вполне типично для садомазохистов, — объяснил он. — Мы все немножко «цирковые животные».
— Но здесь должны быть рамки, — ответил я. — Очень четкие. Даже речи быть не может, чтобы делать это под давлением. И все же принуждение обязательно должно присутствовать.
Я поставил пустой стакан на стол, и мой собеседник тотчас же поднялся, чтобы наполнить его.
— Я просто хочу сказать, что в хорошей фантазии должны одновременно присутствовать и согласие, и принуждение, — объяснил я. — И должно быть унижение на фоне тяжелой внутренней борьбы, когда одна часть тебя хочет этого, а другая — нет. И тогда можешь принять полную деградацию и даже полюбить это чувство.
— Вот именно, — подтвердил Мартин.
— Мы были объектами презрения и одновременно преклонения. Мы были загадкой, нам никогда не дозволялось говорить, — продолжил я свой рассказ.
— Просто бесценно, — прошептал он.
Интересно, что же на самом деле он услышал за те долгие часы, что продолжалась наша беседа? Может быть, только одно: я такой же, как тысяча других мужчин, которые прошли через эти двери.
— А твой хозяин, мужчина, что покупает тебя в том греческом городе, — спросил он, — как он выглядит? Что ты к нему чувствуешь?
— Вы будете смеяться, но он влюбляется в меня, а я в него. Роман в оковах. Но в конце любовь торжествует.
Но Мартин не стал смеяться, а лишь понимающе улыбнулся и снова принялся попыхивать трубкой.
— Но, полюбив, он ведь не перестал наказывать или использовать тебя?
— Нет. Никогда. Для этого он слишком хороший гражданин. Но есть еще что-то… — Тут я почувствовал, как сильно бьется сердце. Какого черта мне надо все выкладывать?!
— Слушаю тебя.
Я вдруг ощутил растущее беспокойство, легкое смущение по поводу причины, которая привела меня сюда.
— Ну, понимаете, там была еще женщина, в моих фантазиях…
— Хмм, — хмыкнул он.
— Думаю, это жена хозяина. Ну, я знаю, что это так. Иногда она меня возбуждает.
— Что значит «возбуждает»?
— Нет. Я не хочу иметь дело с женщинами, — сказал я.