Камуфлет

Кстати, об Академии: давненько я туда не заглядывал. И ведь сказывается — тает вера, тает. Странные дела… Пропустишь год — и уж сомнения терзают: а существует ли она, эта самая Академия метанаук? Или так, морок неуловимый?

Как же вовремя случилась эта командировка в столицу! Симпозиум, конечно, так себе; но как повод оказаться в Москве — вполне сгодился.

Глава вторая

Лубянка

Пословица звучит витиевато:

Не восхищайся прошлогодним небом,

Не возвращайся — где был рай когда-то,

И брось дурить — иди туда, где не был.

Владимир Высоцкий, «Цунами»

Неужели удар «Тойотой» способен так прочистить мозги? Какое пронзительное предчувствие: гнетущая задача должна разрешиться. Откуда взялось это ощущение? Так не единожды бывало: думаешь о нерешённом — и тут внутри возникает музыка. И вослед — катарсис. Сейчас звучал Брамс, Третья симфония. И часть — тоже третья, аллегретто.

Светило нежаркое августовское солнце; я поднимался по Театральному проезду к Лубянке, а внутри волнами качались нежные звуки скрипок. Третья Брамса — это что-то! Не вся, а именно аллегретто. И раз такое несётся изнутри — значит, решение рядом.

На Лубянке я не был давно, лет около двадцати. Бросилась в глаза пустота в центре площади, где раньше возвышался памятник Дзержинскому. А теперь всего лишь клумба.

Неужели ничего больше не сохранилось? А что за скверик в начале Новой площади? Какой-то стенд…

«За годы террора в Москве по ложным политическим обвинениям были расстреляны 40 тысяч человек…»

Сорок тысяч! Целый городок, пусть и небольшой. И не где-то в далёкой Сибири, а прямо здесь, в столице. Куда же они трупы-то девали? А, как раз и написано. Сначала хоронили на кладбище Яузской больницы, затем на Ваганьковском. Потом стали сжигать. Но Донской крематорий — далеко не Освенцим, и с тридцать седьмого снова закапывали (слово хоронить здесь неуместно) на двух секретных полигонах НКВД. Ну, страна!

Присесть бы куда… А вот, кстати, две лавчонки. Даже не лавочки, только железные остовы, покрытые кузбасслаком. Сиденья отсутствуют. Ну да, поставь настоящие скамейки, тут же окурков набросают. А так особо не рассидишься.

Опустился на правую. Во-о-н — Самый Высокий Дом; «Отсюда всю Колыму видать», говаривали в прежние времена. Девять этажей, верхние глухие; гордый шпиль, часы с чёрными стрелками.

Что-то произошло, явилось важное. Да вот же, вот! Я узнал его сразу. Такая ослепительно белая шевелюра могла быть только у одного человека. К тому же вышел он из Того Самого Дома — таких совпадений не бывает. Белый, точно. Больше некому.

Мой старый знакомец нырнул в подземный переход, а я чуть было не завопил через всю площадь. Куда подевался? Ага, зашёл в книжный, «Библио-Глобус». Можно не суетиться, никуда теперь мой приятель не денется.

Белый был из той жизни. Насыщенной страстями, голодной и счастливой. Где чуть не все девчонки были восхитительны и желанны; рубль был деньгами, а доллар — преступной мечтой; где обычный обед — три пончика-два чая; а три пива-два гарнира — обед воскресный. Та жизнь длилась долгие четыре года и вместила едва ли не бо́льшую часть моего века. От тех славных времён осталось манящее послевкусие табачного дыма от болгарских сигарет «Шипка» и лёгкая ностальгия по гранёным стаканам.

Встретиться с ним хотелось давно. Ведь именно с Белым были связаны самые колоритные эпизоды той жизни. Смотри-ка, даже в мыслях я не произнес его имени — Толя, Толя Ратников. В той жизни мы по именам друг друга звали редко.