Евангелие от Иоанна. Исторический и богословский комментарий

22
18
20
22
24
26
28
30

В IV веке практику молитвенного призывания имени Иисуса Христа активно защищает Иоанн Златоуст. Для него имя Иисуса – «не просто имя, но сокровище бесчисленных благ»[589]. Это имя совершает чудеса[590]. Одно только имя Христа делает то, что делал Сам Христос: достаточно призвать имя Его, и демоны обратятся в бегство[591]. Апостолы совершали те же чудеса, что и Сам Христос, – и это при том, что «они не всё делали по молитве, а часто и без молитвы, призывая имя Иисуса»[592].

Вслед за Оригеном[593] Златоуст аллегорически толкует слова Песни Песней: «имя твое, как разлитое миро» (Песн. 1:2) применительно к имени Иисуса Христа, подчеркивая его универсальное значение и чудотворную силу:

«И всё, – говорит, – что вы делаете словом или делом, всё делайте во имя Господа Иисуса Христа, благодаря через Него Бога и Отца» (Кол. 3:17). Если мы будем так поступать, то там, где призывается Христос, не найдется ничего мерзкого, ничего нечистого… Если имена консулов скрепляют грамоты, то тем более имя Христово… Дивно и велико имя Его… Призывай Сына, благодари Отца: призывая Сына, ты призываешь и Отца; а благодаря Отца, благодаришь и Сына. Будем учиться исполнять это не одними словами, но и делами. Этому имени нет ничего равного; оно всегда дивно: «имя Твое, – говорится, – как разлитое миро». И кто произнес его, тот вдруг исполняется благоухания. «Никто не может назвать Иисуса Господом, как только Духом Святым» (1 Кор. 12:3). Вот как столь много совершается этим именем… Этим именем обращена вселенная, разрушено тиранство, попран диавол, отверзлись небеса. Но что я говорю «небеса»? Этим именем возрождены мы и, если не оставляем его, то сияем. Оно рождает и мучеников, и исповедников. Его должны мы содержать, как великий дар, чтобы жить в славе, благоугождать Богу и сподобиться благ, обетованных любящим Его [594].

Не позднее V века на православном Востоке в монашеской среде получает широкое распространение Иисусова молитва, включающая в себя наиболее часто употребляемые имена Иисуса: «Господь», «Иисус», «Христос», «Сын Божий». Полная форма молитвы: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешнаго». Наиболее древняя, более краткая форма этой молитвы отражена в «Слове подвижническом» Диадоха, епископа Фотики, жившего в V веке. Согласно этому автору, благодать Божия научает ум подвижника произносить слова: «Господи Иисусе Христе» (именно в такой форме молитва Иисусова приведена у Диадоха), подобно тому как мать учит своего ребенка произносить имя «Отец» до тех пор, пока не доведет его до навыка произносить это имя даже во сне[595].

Краткий, по необходимости, экскурс в молитвенную практику ранней Церкви показывает, что она была «бинитарной», то есть молитвы обращались по преимуществу к Богу Отцу, а иногда также к Сыну[596]. Со временем она превратилась в «тринитарную», когда включила в себя молитвенное призывание Святого Духа.

При этом в евхаристическом богослужении молитва Отцу «во имя» Сына оставалась и остается доминирующей на всем протяжении истории Церкви. Молитва Иисусу Христу прочно вошла в церковный обиход: об этом свидетельствуют многочисленные гимны, молитвы и каноны, обращенные к Иисусу, включенные в православное богослужение, а также домашняя молитвенная практика православных христиан, в которой молитва Иисусова занимает важное место. Молитва «Царю Небесный», адресованная Святому Духу, по сложившейся традиции возносится перед началом богослужения, а также перед началом всякого дела. За богослужением молитвы Святому Духу звучат в праздник Пятидесятницы, когда христиане вспоминают сошествие Святого Духа на апостолов (Деян. 2:1–4).

5. Завершение беседы Иисуса с учениками

25Доселе Я говорил вам притчами; но наступает время, когда уже не буду говорить вам притчами, но прямо возвещу вам об Отце. 26В тот день будете просить во имя Мое, и не говорю вам, что Я буду просить Отца о вас: 27ибо Сам Отец любит вас, потому что вы возлюбили Меня и уверовали, что Я исшел от Бога.

28Я исшел от Отца и пришел в мир; и опять оставляю мир и иду к Отцу. 29Ученики Его сказали Ему: вот, теперь Ты прямо говоришь, и притчи не говоришь никакой. 30Теперь видим, что Ты знаешь всё и не имеешь нужды, чтобы кто спрашивал Тебя. Посему веруем, что Ты от Бога исшел.

31Иисус отвечал им: теперь веруете? 32Вот, наступает час, и настал уже, что вы рассеетесь каждый в свою сторону и Меня оставите одного; но Я не один, потому что Отец со Мною.

33Сие сказал Я вам, чтобы вы имели во Мне мир. В мире будете иметь скорбь; но мужайтесь: Я победил мир.

Начало первой фразы в русском Синодальном переводе передано достаточно свободно. Буквальный перевод: «Сие в притчах говорил вам (ταύτα έν παροιμίαις λελάληκα ύμΐν). Наступает час (έρχεται ώρα), когда уже не в притчах буду говорить вам, но прямо (παρρησίφ возвещу вам об Отце». Под притчами в данном случае понимаются не притчи Иисуса, известные из синоптических Евангелий, а те места предшествующей части беседы с учениками, в которых для них было много непонятного, загадочного, вызывавшего вопросы, многое было сообщено в иносказательной форме. Слово «притча» может иметь отношение и в целом к тому откровению, которое Иисус принес на землю и смысл которого остается скрытым до тех пор, пока Утешитель не откроет его[597].

Выражение «наступает час» указывает на наступление того решающего момента евангельской истории, о котором Иисус знал с самого начала Своего служения (Ин. 2:4) и о котором многократно предупреждал (Мф. 26:18; Ин. 7:6), которого боялся (Ин. 12:27) и который сравнивал с родовыми муками (Ин. 16:21). В Евангелии от Матфея так переданы последние слова Иисуса перед арестом: «Вот, приблизился час, и Сын Человеческий предается в руки грешников» (Мф. 26:45). Этот час не просто наступает или приблизился: он «настал уже».

В заключительном разделе беседы Иисус подводит итог Своему служению, суммирует его в краткой, емкой и торжественной формуле: «Я исшел от Отца и пришел в мир; и опять оставляю мир и иду к Отцу». Эта формула в полной мере отражает то богословское видение пришествия в мир Сына Божия, которое раскрывается в Евангелии от Иоанна с первых его страниц – с того самого момента, когда Евангелист говорит о вечном Слове Божием, ставшем плотью и пришедшем в мир (Ин. 1:1-10).

В изложении синоптиков евангельская история движется по горизонтали: из прошлого в будущее. У Иоанна история движется по вертикали: сверху вниз[598]. На первый взгляд, это богословское видение контрастирует с портретом Иисуса, представленным в синоптических Евангелиях:

Для большинства современных читателей синоптический портрет… проще и в то же время привлекательнее, – пишет Дж. Эштон. – Это портрет Человека, имеющего особые отношения с Богом, Которого Он называет ласковым именем «Авва», Отец. Он – обетованный Мессия, и Он послан Богом проповедовать Царство, тем самым исполняя пророчество Ветхого Завета. Его рождение было чудесным, и Его воскресение из мертвых, после ужасающих страданий, уникальным. Но несмотря на всё это, Он был Человеком Своего времени: Его учение и проповедь, и даже Его чудеса и исцеления, могут быть легко помещены в контекст палестинского иудаизма I века… У Иоанна Христос не таков. Он вообще не принадлежит к этому миру: можно сказать, что Он входит в него с целью покинуть его, или нисходит, чтобы взойти… Его подлинным домом является небо, но Он входит в чуждый для Него мир с беспрецедентной уверенностью и смелостью, точно зная, Кто Он, откуда пришел и куда идет… Несомненно, Он изображен подверженным человеческой слабости, голоду, усталости, печали, но эти качества никоим образом не умаляют тот факт, что Он полностью контролирует Свою судьбу[599].

В то же время два портрета Иисуса – синоптический и Иоаннов – являются не взаимоисключающими, а взаимодополняющими. Разница между ними – в расстановке акцентов. Авторы синоптических Евангелий вполне могли знать о беседе Иисуса с учениками на Тайной вечере, но не посчитали нужным включить ее в свои повествования. С другой стороны, Иоанн, несомненно, знал о том, что Иисус на Тайной вечере преподал ученикам Свои тело и кровь под видом хлеба и вина, но не посчитал нужным об этом рассказать, имея в виду, что об этом уже рассказали другие. Вместо этого он, возлежавший у груди Иисуса (Ин. 13:23) и запомнивший беседу слово в слово, сделал ее главным пунктом своего рассказа о Тайной вечере.

Рассказ Иоанна о последних днях земной жизни Иисуса далек от того, чтобы изобразить Его лишенным человеческих эмоций, естественного для человека страха перед смертью. Как мы видели, на эмоциональной стороне действий и слов Иисуса Евангелист неоднократно акцентирует внимание читателя. Но эта эмоциональная составляющая естественным образом соединяется в Иисусе с той уверенностью в Своих действиях, которая была для Него характерна. Рассказывая о воскрешении Лазаря, Евангелист неоднократно обращает внимание на человеческие переживания Иисуса, Его эмоциональное состояние (Ин. 11:33, 35, 38). В то же время перед нами предстает Человек, с твердостью говорящий Марфе: «Воскреснет брат твой… Я есмь воскресение и жизнь» (Ин. 11:23, 25).

То же самое уникальное сочетание человеческих качеств и божественного достоинства, глубокой эмоциональности и в то же время полной уверенности в неотвратимости наступающего часа и в том, что происходящее в полной мере соответствует воле Божией, мы видим в рассказе Иоанна о Тайной вечере. С искренним и сердечным чувством Иисус прощается с учениками, называет их «друзьями» и «детьми», дает им последние наставления, говорит им об ожидающих их скорбях, о печали и радости, которые им предстоит испытать. По-человечески Он боится смерти, Его душа «возмущена» от мысли о предстоящих Ему страданиях и смерти (Ин. 12:27). При этом Он уверен в том, что воскреснет и вернется к Отцу – туда, откуда пришел. И что другого пути для Него нет.

Он «контролирует Свою судьбу» в том смысле, что сознательно и уверенно идет на смерть. Но Он пришел в мир не по Своей воле. И Его смерть произошла тоже не по Его инициативе или желанию. Такова была воля Бога Отца, и Он со смирением и полным послушанием принял эту волю.