— Вот так, Славик, — прошептал Степанов. — Первые наши похороны.
— Вот так, Митя...
— Я только вчера прилетел. А два месяца назад мы с ним на ипподром ездили. Он все время смеялся, анекдоты рассказывал. Я ему предложил новый фильм вместе снимать. Он тогда все шутил, что мы сделаем нашего Мегрэ лучше, чем у Сименона, а Кёс сегодня рассказывал, что он уже тогда знал, сколько дней ему осталось.
— Левушка был очень сильным человеком.
— Почему «был»? Он для нас всегда останется «есть».
— Брось, Митя. Был. Метафоры оставь для своей литературы. Я, знаешь ли, мыслю протоколом. Так верней в наш век. Был Левон — и больше нет его. И не будет.
Подошел Мишаня Васильев и хрипло сказал:
— Здоров, полковничек.
— Здравствуй.
Лет семь назад Костенко сажал Васильева за угон и спекуляцию автомашинами.
— Я у Левона работал последнее время, — сказал Васильев. — Помощником.
— Знаю. Он ко мне приходил, чтобы тебя, сукиного сына, в Москве прописали.
Мишаня затряс головой, в глазах его показались слезы, и он всхлипнул:
— Гады живут, боги умирают.
— Зачем с утра пил?
— Левушка велел. Я к нему за день перед смертью приходил, ананасов купил, а он сказал, чтобы мы его провожали весело. Воблы, говорил, хорошо бы достать на поминки. Сейчас жарко, вобла под водочку с пивком хорошо бы пошла. Смотри, говорил, чтоб мать и Марго не голосили, все вам настроение испортят.
Степанов спросил Костенко:
— Ты в крематорий на автобусе поедешь?
— Я не поеду в крематорий. Не могу, Митя.
— Поминать будем дома, — сказал Васильев. — Приедете?