С января Бруссо начинает жаловаться, что «русские начальники охотно ссылаются на Врангеля, когда им это удобно, чтобы встать поперек пути ему самому», т. е. Бруссо. И коварно добавляет, что «им не стыдно нарушать предписания своего Главкома, когда эти предписания нарушают их собственную халатность и лень». Первое столкновение происходит, когда Бруссо отдает приказ об изъятии неиспользуемых револьверов и передаче их французским военным. Фостиков отвечает, что не может исполнить приказание французских властей, не имея на это предварительного разрешения ген. Врангеля[69]. Генерал Шарпи сообщает об этом Врангелю, но тот одобряет это неподчинение приказу: «…я не смог бы санкционировать моим молчаньем все приказы по армии, которые отдаются помимо меня. Таким образом, я предписываю всем начальникам […] исполнять все желания французского лагерного начальства, но одновременно уведомляю их о том, что во всех принципиальных вопросах они обязаны руководствоваться исключительно моими директивами»[70].
Война объявлена!
С целью сгладить трудности в феврале Бруссо устраивает встречу с донским атаманом Науменко, ген. Фостиковым и ген. Артифексовым, представителем Врангеля. Неудивительно, что встреча окончилась провалом. В своем отчете Бруссо не скрывает горечи: «Ясно, что эти люди рассчитывают вечно жить за наш счет, как можно меньше подчиняясь французским обычаям и распоряжениям, ежедневно завоевывая все больше и больше свободы, работая как можно меньше – таков их идеал! Самым коварным образом они ведут борьбу со всеми моими попытками противодействовать их цели!»[71]
Наихудшими становятся отношения с молодым генералом Фостиковым. Бруссо постоянно описывает этого «вероломного издевателя» в самых нелестных выражениях: «…его тактика – вечно возвращаться к уже урегулированным вопросам, причем он без особого труда может опротестовать собственную подпись»[72]. И далее: «…он еле скрывает свои антифранцузские настроения […] и пользуется любым случаем, чтобы доставить нам новые трудности»[73].
Фостиков нечестен. «Его личная честность, по крайней мере, сомнительна. Каким образом кубанский штаб, прибывший сюда без всяких средств, располагает сейчас финансами на праздники, театр и прочую чепуху? Несомненно, эти средства поступают за счет скрытой торговли вещами, краденными у феодосийских греков[74], а также французскими товарами…»[75].
Вдобавок он скверный начальник и «его постоянные несправедливости […] и лицемерие сделали его непопулярным даже среди казачества»[76].
Начиная с февраля, Бруссо неоднократно требует отставки Фостикова и замены другим офицером. После очередного инцидента, в апреле, наконец, решение принимается, а именно из-за того, что Фостиков своей властью освободил русского офицера, задержанного французскими жандармами. Находится предлог отправить Фостикова в Константинополь в сопровождении атамана Науменко, но возвращение на Лемнос французской властью ему уже не разрешается[77]. А касаемо ген. Врангеля, то на все его просьбы о разрешении нового посещения Лемноса последует категорический отказ.
Вместо неконтролируемого Фостикова ген. Шарпи назначает начальником Лемносских лагерей более примирительно настроенного старого генерала Абрамова. Отношения с Бруссо постепенно умиряются, но лишь поверхностно. Более культурный, чем Фостиков, ген. Абрамов, тем не менее, придерживается его линии. Согласно французской контрразведке, в своих докладах Врангелю он называет действия Бруссо «провокационными», считает их «чистой русофобией», направленной «против русской армии». В любом случае «он не забывает выражать эти чувства». Он осуждает Бруссо за «аресты русских офицеров за малейшие грешки» и описывает его как невыносимого диктатора, прося его увольнения от должности[78]. Конечно, французы не особенно страдают от таких чувств Абрамова; они даже довольны тем, что, «по крайней мере, внешне он остается весьма корректным»[79].
В июне, когда население лагерей начинает сокращаться и когда Бруссо заменяется майором Брюном, отношения снова натягиваются. Против враждебно настроенного Абрамова Брюн принимает крутые меры, как открыто выражается в одном докладе: «Благодаря эпидемии оспы возникла возможность загнать всех в лагерь. Из-за плохо устроенной охраны интендантства мы смогли поставить наш пост в самом центре русского лагеря. Под предлогом контроля греческих барок, занимающихся контрабандой, нам удалось организовать круглосуточное патрулирование в лагере, и он приобрел вид лагеря для военнопленных. Русский начальник лагеря правильно понял нашу цель, достигнутую, не считая нескольких протестов против грубого обращения наших стрелков […] Все успокоилось, и отношения вновь стали корректными…
Парадоксально, но Брюн оптимистично настроен насчет будущих отношений между казаками и французами: «…в конце концов, мне думается, что враждебными они не будут. Каждодневные трения забываются, среди офицеров немало франкофилов, среди казаков еще больше. А враждебно настроенные к Франции офицеры были всегда. Не думаю, что их пребывание в концлагере в итоге многое изменило»[80].
Население
Население Лемносского лагеря достигает пика между февралем и апрелем 1921 г., а затем постепенно сокращается, вплоть до закрытия лагеря в октябре того же года (табл. 1).
Таблица 1.
Жилищные условия
В Кубанском лагере насчитывается 1700 палаток конусообразного типа вместимостью около 10 человек. Эти палатки весьма некомфортны: теснота, отсутствие отопления, не сгибаясь, можно стоять лишь в самой середине. Беженцы спят не рядами, а «ромашкой». Нередко в одной палатке живут до 14 человек, в том числе 3–4 офицера. Есть в лагере и большие палатки, 80 штук, вместимостью от 30 до 60 человек. Но они служат в первую очередь для непомерно разросшихся штабов и столовых для офицеров и их семейств.
Как правило, люди спят на земле, на подстилках из травы и тряпок, а с января 1921 г. – на соломе, которую предоставляют французы. В больших палатках есть электричество, малые должны довольствоваться свечками и коптилками. Дровами снабжают в ограниченном количестве, порубка казакам строжайше запрещена во избежание полного обезлесения острова.
Лагерь расположен в северо-западной части Мудросской бухты. Кухни, прачечные, уборные устроены вдоль морского берега. Здесь можно заметить и попытку украсить быт: выбеленный камень по краям проходов! Как отмечает командующий СОС (Константинопольский французский оккупационный корпус): «гармоничное устройство лагерей вдоль побережья […] производит впечатление порядка»[81]. На этот раз согласен и Врангель: «Внешний вид лагеря производит отличное впечатление»[82]. Палаткам все же нелегко устоять против сильных ветров Эгейского моря.
Если кубанцам удалось расположиться на равнине, то донцам пришлось устраиваться на склонах холмов, порой крутых и изрезанных оврагами. Для устройства лагерей пришлось прибегнуть к земляным работам. Живут в бараках из гофрированного листа в виде полуцилиндров, закрытых с обоих концов мешками с песком, пустыми канистрами и ящиками из-под консервов. Есть и несколько палаток, больших и малых конусообразных. Бараки довольно вместительны: в центре высота 2 метра, ширина 4 метра. Летом в них царит невыносимая жара, а зимой – холод. Там и сям обитателям удалось установить самодельные печурки.
Чтобы металл не нагревался на солнце, гофрированные листы местами покрываются землей и травой. В отличие от кубанцев, большинство донцов располагают кроватями или раскладушками, но скученность та же. Для удобства передвижения казаки установили лестницы, замостили и даже украсили переходы. На Врангеля это произвело отличное впечатление: «Ясно, сколько сделано усилий и проявлено заботы для обустройства казаков»[83].
Питание
ebooksa