— Бесспорно.
— Вот я вам и ответил. Ваша сестра будет в безопасности. До тех пор, естественно, пока вы будете делать то, что вам предписывает долг человека, скорбящего о немцах.
— Вы угрожаете мне?
— Я предупреждаю вас. Если вы поведете себя иначе, я ничего не смогу сделать для того, чтобы спасти вас и вашу сестру.
— Когда все это должно произойти?
— Скоро. И последнее: кто бы ни спросил вас о нашем разговоре...
— Я стану молчать.
— Даже если вас будут спрашивать об этом под пыткой?
— Я буду молчать.
— Хочу вам верить...
— Кто из нас двоих сейчас больше рискует?
— Как вам кажется?
— Мне кажется, что больше рискуете вы.
— Правильно.
— Вы искренни в желании найти мир для немцев?
— Да.
— Вы недавно пришли к этой мысли — дать мир людям?
— Да как вам сказать, — ответил Штирлиц, — трудно ответить до конца честно, пастор. И чем честнее я отвечу, тем большим лжецом, право слово, могу вам показаться.
— В чем будет состоять моя миссия более конкретно? Я ведь не умею воровать документы и стрелять из-за угла...
— Во-первых, — усмехнулся Штирлиц, — этому недолго научиться. А во-вторых, я не требую от вас умения стрелять из-за угла. Вы скажете своим друзьям, что Гиммлер через такого-то или такого-то своего представителя — имя я вам назову позже — провоцирует Запад. Вы объясните, что этот или тот человек Гиммлера не может хотеть мира, вы докажете своим друзьям, что этот человек — провокатор, лишенный веса и уважения, даже в СС. Вы скажете, что вести переговоры с таким человеком — не только глупо, но и смешно. Вы еще раз повторите им, что это безумие — идти на переговоры с СС, с Гиммлером, что переговоры надо вести с иными людьми, и назовете им серьезные имена сильных и умных людей. Но это — после.