Его тон подействовал на меня как пощечина. Я вспылил.
— Попрошу тебя не спрашивать меня об этом, — сказал я. — Я не могу дать никаких объяснений.
Едва я выпалил эти глупые слова, как готов был уже отдать все на свете, чтобы вернуть их. И мне стало совсем стыдно, когда Пинкертон, похлопав меня по плечу, ответил:
— И отлично, милый друг, ни слова более. Я убежден, что ты поступил наилучшим образом.
Снова вернуться к этой теме у меня не хватило мужества, но мысленно я дал клятву, что приложу в дальнейшем все усилия, чтобы исправить последствия нашего безумного поступка, и скорее дам разрезать себя на куски, чем позволю Джиму потерять из-за этого хотя бы доллар. Но, когда мы подъехали к дому номер 942, у меня нашлась другая пища для размышлений.
— Мистер Диксон? Он уехал, — сказала квартирная хозяйка.
— Куда?
— Не могу вам сказать, — ответила она. — Он никогда здесь прежде не останавливался.
— А куда он адресовал свой багаж, сударыня? — спросил Пинкертон.
— У него не было багажа. Он приехал вчера вечером, а сегодня уехал, и был у него только небольшой саквояж.
— Когда он уехал? — спросил я.
— Часов в двенадцать, — ответила хозяйка. — Кто-то позвонил ему по телефону и, наверное, сообщил что-нибудь важное, потому что он тут же уехал, хоть и заплатил за комнату вперед за неделю. И вид у него был очень расстроенный. Наверное, кто-нибудь умер.
У меня упало сердце. Пожалуй, причиной его поспешного отъезда действительно была моя идиотская шутка. И опять я спросил себя, почему она могла на него так подействовать, и снова погрузился в водоворот самых невероятных предположений.
Очнувшись от своих мыслей, я услышал, как Пинкертон спрашивает хозяйку:
— А каков он был с виду, сударыня?
— Такой бритый, — ответила она.
И больше ничего от нее нельзя было добиться.
— Остановитесь у ближайшей аптеки, — сказал Пинкертон извозчику.
Из аптеки он позвонил в контору Тихоокеанского пароходства и спросил:
— Какой пароход, идущий в Китай, должен в ближайшее время зайти в Гонолулу?