— Она дома, и я еду к ней.
— Сначала съезди к Склифосовскому в институт и продай свой скелет докторам, он тебе больше не понадобится, — сказал Умпа, — а мы подождем здесь.
— Я еду к ней, — повторил я.
— Через мой труп, — предупредил Умпа.
— Через, — сказал я. — Если «через» не будет, то я умру от ненависти к тебе и себе. — Самое странное, что я был неправдоподобно спокоен.
— От лунного света заржал небосклон! — пропел Умпа.
— Я ненавижу тебя, — повторил я.
— Человек произошел от зверя, — сказал Умпа, — есть такая новая теория.
— Человек произошел от обезьяны, — поправил я Умпу, — есть такая старая теория. Но многим обезьянам в этом смысле очень не повезло. Например, твоей.
— Он с нами разговаривает, как те укротители лбов.
— Счастье, что у тебя низкий лоб, а то с высоким лбом ты бы такое понапридумывал, — сказал я.
— Рисовать… на прощание будешь? — спросил глухо Умпа.
— Вы знаете, как вы очутились здесь, в двадцатом веке?
— В капусте нашли… в кислой… — сказал Сулькин.
— При помощи папы и мамы, — серьезно ответил Проклов.
— Не угадали, — сказал я, — через глупенькие гены, по току крови, ныряя из поколения в поколение, доплыли вы до двадцатого века. Только что приоделись… — И я нарисовал, как я это все представляю.
— Интересная картина, — сказал Проклов, разглядывая рисунок в свете мотоциклетных фонарей.
Умпа порвал мой рисунок, потом вырвал у меня из рук фломастер и сломал его. Я достал из кармана другой фломастер, но Умпа переломил и его, затем он обшарил все мои карманы и выгреб все фломастеры, блокноты и карандаши и забросил все это в кусты.
— Я могу рисовать и словами, — сказал я и продолжал: — По раскаленной пустыне, обливаясь потом, ползет человек, в руках у него цветок, и он кричит на всю пустыню: «Полжизни за вазочку с водой!..» Впрочем, нет, это все так… Это Левашов голубого и розового периода, сейчас мне хочется совсем по-другому и совсем об ином. Пасмурный, серенький день. Строение с высокой кровлей, осенние поля стелются к горизонту. Скворечники опустели. Тишина. Затянутое слоистое небо, лишь у самого горизонта просвечивают серебристо-сиреневые краски заката. И в щемящей поре поздней осени свое очарование, своя затаенная красота… А по дороге мимо строения идут двое…
— А куда идут эти двое? — басом спросил Умпа.