— Весь мир отражается в чаше терпения…
На веранде стало тихо. Кто-то постучался в дверь. И кто-то с кем-то тихо говорил. Потом ко мне в комнату торопливо вошла Наташа с таким лицом, с каким я никогда ее не видел.
— Алик! К тебе пришли! — сказала Наташа.
— Стоило жить, — прошептал я одними губами, — хотя бы для того, чтобы услышать эти слова…
— Алик, к тебе пришли! Пришли к тебе, Алик! К тебе, Алик, пришли!
Я понял — эта фраза была как тире, то тире, которое ставят между датами жизни и смерти. Вся жизнь, прожитая уже мной, вместилась в тире этой фразы.
«Чем занимаются люди на всей земле одновременно, — спросил Бон-Иван когда-то и ответил, — они выясняют между собой отношения». «Вот, — подумал я, — вот сейчас и я буду, как все на всей земле, выяснять свои отношения с Юлой… Она будет мне что-то объяснять, а я? Что я буду делать? Мама вчера сказала, что она так жестоко относилась ко мне за то, что замечала во мне черты отца, и она думала о той девушке, которую я буду любить, и вот та девушка стоит сейчас на веранде, у нее такие узкие и такие беззащитные плечи, так неужели это та девушка, о которой думала моя мама, борясь со мной? А любовь? Что же любовь? Есть такая любовь, которая похожа… Ах да, на что же похожа такая любовь? На что же она похожа?»
И вдруг я наконец-то вспомнил то единственное нужное слово, которое сказал Мужчина Как Все, это же он говорил тогда в кабинете по телефону! «Есть любовь, которая похожа на соучастие в каком-то преступлении. Ваше несчастье, что вы это называете любовью!» — сказал он кому-то по телефону. И я сейчас скажу что-то такое, что на всю жизнь. Первый раз в жизни я скажу что-то на всю жизнь!
— Мама! Мама!
В комнату вошла мать. Быстро, как на помощь. Мы трое стояли в комнате, Юла — там, на веранде, и еще сколько-то там миллиардов человек на земном шаре куда-то шли, спали, вставали, куда-то бежали, откуда-то прилетали, смотрели кино, спорили, мирились, объяснялись в любви, верили — не верили, мчались в поездах. И все они что-то объясняли друг другу, объясняли, объясняли. А мы трое молча стояли в комнате, и Юла там, на веранде. Мама подошла совсем близко ко мне. Я поднял голову, посмотрел ей в глаза, в ее глаза, наполненные моей болью. Она мне не отвечала, и я ее ни о чем не спрашивал…
— Я не знаю, как мне поступить. Надо подумать, подождать?
— Юла не будет всю жизнь ждать твоего ответа. Тебе еще много раз придется за одну секунду принимать решение на всю жизнь.
— Разве любовь должна пробуждать в человеке грубого силача, который за эту любовь все разнесет? Может быть, любовь должна пробуждать лишь прощение?
Мама молчала.
— Люди чаще всего прощают друг другу, прощают даже непрощаемое. Одни прощают уже до объяснения, другие прощают во время объяснения, а третьи прощают после объяснения… Так устроен мир… Войти в комнату — и не иметь права на любовь, а иметь право только на прощение?..
— Бывает, входят в комнату — и не имеют права даже на прощение…
— Что же мне делать, мама?
— Она войдет — и ты все узнаешь. Ты же так хотел узнать, что случилось!
— Зачем? Ну зачем? Какая разница, что ее толкнуло на все это? Какая разница…
— Она тебе все объяснит…