Фактически на всей оккупированной территории была восстановлена Русская Церковь, хотя в определенной степени и разделенная на три части. Сепаратистских национальных Церквей нигде, кроме Украины, создать не удалось, да и там за ней пошло меньшинство духовенства и верующих. Не только религиозность россиян, но и Русская Православная Церковь как организация оказалась гораздо более сильной и живучей, чем считало руководство III рейха. Открывшиеся храмы превратились в центры русского национального самосознания, проявления патриотических чувств. Вокруг них сплотилась значительная часть населения. Всего за три года оккупации в условиях голода, разрухи, отсутствия материальных возможностей было восстановлено, как минимум, 9400 церквей и около 60 монастырей.
Хотя со времени окончания Великой Отечественной войны прошло 75 лет, существуют ее важные аспекты и темы, которые начали глубоко изучаться лишь относительно недавно — последние 20–25 лет. К числу таких тем относится история Русской Православной Церкви, других конфессий СССР, а также государственная религиозная политика Советского Союза и нацистской Германии в 1941–1945 гг. Конечно, эти темы привлекали внимание отечественных и зарубежных исследователей и раньше, однако в силу целого ряда объективных причин были изучены в небольшой степени. Только в начале 1990-х гг. началось обращение к колоссальным, не доступным ранее пластам документов российских архивов, которые пока еще недостаточно введены в научный оборот. Работы по избранной теме, носящие конкретно-исторический характер, можно условно разделить на пять основных групп.
Труды советских исследователей, как правило, имеют очень общий, обзорный характер, к тому же несут идеологический отпечаток прежнего официального негативного отношения к религии[1]. Церковь в них зачастую представляется реакционным, антинародным институтом, а органы государственной власти показаны исключительно в положительном плане. Было принято считать, что дух христианского вероучения «несовместим с духом героической борьбы за честь и свободу Родины». Многие исследователи предпочитали писать не о патриотической деятельности Церкви в годы войны, а о коллаборационизме ее представителей на оккупированных территориях; акцент на сотрудничестве некоторых священнослужителей с гитлеровцами делался и при публикации сборников документов, и в специальных работах. И все-таки даже в подобных изданиях, особенно в первые послевоенные годы, порой признавалась положительная роль патриотической деятельности верующих в период Великой Отечественной войны. Отличительной чертой работ этого направления было почти полное отсутствие документальной базы исследований. Те же ученые, которые использовали доступные им источники, интерпретировали их, исходя из заданных заранее идеологических посылок.
Но, хотя до конца 1980-х гг. условия для объективного изучения государственно-церковных отношений фактически отсутствовали, важные в научном плане работы иногда все же появлялись. Наибольшую ценность имеют монография А. А. Шишкина, посвященная проблеме обновленческого раскола, в том числе его ликвидации в военный период,[2] и книга З. В. Балевица, уделившая значительное внимание деятельности Русской Церкви на оккупированной территории Прибалтики и Северо-Запада России в годы Великой Отечественной войны[3].
Вторую группу составляют труды церковных историков — священнослужителей и мирян Московского Патриархата. Часть из этих работ до сих пор не опубликована и хранится в виде рукописей в библиотеках духовных академий, другие были изданы: митрополита Мануила (Лемешевского), епископа Сергия (Ларина), А. И. Кузнецова, А. Сергеенко, протоиерея Владислава Цыпина, протоиерея Владимира Сорокина и др.[4] Значительное внимание в них уделялось истории обновленческого раскола, в том числе в годы Великой Отечественной войны. Другие же движения в Русской Церкви специально изучал в основном скончавшийся осенью 1995 г. митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский Иоанн (Снычев)[5].
На исследования церковных историков порой сильно влияла их принадлежность к Московскому Патриархату. Всячески доказывалась оправданность церковной позиции руководства Патриархата, несколько идеализировалось его отношение к советской власти, излишне критически оценивалась деятельность Русской Православной Церкви Заграницей и т. п. Между тем, многие исторические труды священнослужителей и мирян Московского Патриархата содержат интересные фактические данные, что придает им несомненную ценность.
Значительный вклад в изучение темы внесли зарубежные (англоязычные, немецкие и др.) исследователи. Их повышенное внимание к проблеме неслучайно, ведь именно Великая Отечественная война послужила переломным этапом, позволившим советскому руководству по-иному посмотреть на роль и функции религии в обществе. Историками Д. Поспеловским, Н. Струве, У. Флетчером, Г. Штриккером и другими был создан ряд обобщающих монографий, в целом реалистично освещавших церковную политику советского государства, жестокие антирелигиозные акции властей в довоенный период и смягчение советской религиозной политики в годы Второй мировой войны[6]. Правда, для этих трудов характерна ограниченность источниковой базы, прежде всего архивных документов.
Имеются среди работ зарубежных авторов и остро политизированные исследования. Некоторые из пристрастных в своих взглядах историков считают руководителей Московской Патриархии, пошедших в военный период на сотрудничество с советским правительством, предателями интересов России и Русского Православия. Практически вся советская действительность рисуется у этих авторов в черном цвете. Еще одна сравнительно немногочисленная группа исследователей идеализирует отношения Церкви и советского государства в военные годы, считая, что позиция Патриаршего Местоблюстителя митрополита Сергия (Страгородского) полностью оправдала себя. Представители этой группы принадлежат, как правило, к левой интеллигенции (Д. Куртис, К. Грюнвальд и другие).
Четвертую группу составляет русская эмигрантская и диссидентская литература. Следует отметить, что если в 1920-е — 1930-е гг. за границей фактически не существовало расхождений в оценках между научными исследователями и публицистикой — СССР считался государством, стремящимся к уничтожению религии, то после Второй мировой войны ситуация существенным образом изменилась. Восстановление патриаршества, проведение грандиозного Поместного Собора 1945 г., активная международная деятельность Московской Патриархии оказали сильное воздействие на позицию значительной части русской эмиграции и руководящие органы Церквей различных конфессий. Многие эмигранты перешли в юрисдикцию Московского Патриархата, представители же Русской Православной Церкви в Америке и Западноевропейского Русского Экзархата стали относиться к ней достаточно лояльно. Непримиримой осталась лишь Русская Православная Церковь Заграницей, однако она оказалась почти в полной изоляции.
Между тем из российских эмигрантов церковной историей военного периода занимались в основном священнослужители и миряне Зарубежной Русской Церкви. В целом работы русских эмигрантов чаще всего субъективны, пристрастны и обычно затрагивают ограниченный круг вопросов какого-то конкретного периода времени. Обобщающих, аналитических монографий ими написано не было. На эту роль претендует трехтомник В. Степанова (Русака)[7]. Однако он является не научным исследованием, а страстной и достаточно наивной публицистической книгой, страдающей нарушением хронологии, отсутствием последовательности изложения, обилием фактических ошибок.
Мимо книг известных религиозных диссидентов А. Краснова-Левитина и В. Шаврова не может пройти ни один ученый, занимающийся изучением церковных расколов 1922–1940-х гг.[8] А. Краснов-Левитин, сам бывший обновленческий священнослужитель (умерший в эмиграции), написал достаточно подробное и богатое фактическими данными исследование, особое внимание уделяя Ленинграду. Однако некоторые моменты истории обновленчества освещены в нем недостаточно объективно, присутствует определенная идеализация движения, к тому же преувеличивается его близость к социалистическим идеям.
Противоположный взгляд на историю церковных движений 1920–1940-х гг. отстаивает другой религиозный диссидент Л. Регельсон. В своем в целом очень интересном исследовании он стремится доказать, что истина была на стороне «непоминающих» за богослужением в храмах гражданские власти и Заместителя Патриаршего Местоблюстителя митрополита Сергия (Страгородского)[9]. По-своему ценны и работы других эмигрантов: А. А. Валентинова, К. Криптона, протопресвитера Михаила Польского, епископа Григория (Граббе) и др.[10]
В среде бывших религиозных диссидентов и сегодня активно дискутируется вопрос: была ли оправдана в годы войны позиция церковного руководства, принявшего новый курс советского правительства в отношении Церкви. В адрес Московской Патриархии раздаются упреки, обвинения в сервилизме и даже в предательстве заветов Христа. Как продолжение прежней линии расценивается нынешнее молчание церковных иерархов в ответ на призывы официально осудить сталинизм и отречься от его прежних восхвалений. Таким образом, внутри четвертой группы существуют очень серьезные различия при оценке позиции Московской Патриархии, во многих случаях заметно влияние групповых пристрастий. Деятельность же Русской Православной Церкви Заграницей, как правило, идеализируется. Кроме того, в силу объективных причин, вся эмигрантская и диссидентская литература имеет ограниченную источниковую базу, материалы российских архивов использовались в ней в небольшой степени.
С начала 1990-х гг. стала быстро расти новая российская, украинская и белорусская историография темы. По ряду спорных моментов она занимает промежуточную позицию. Первоначально большинство российских историков — В. А. Алексеев, М. И. Одинцов, Ю. А. Бабинов, М. Н. Бессонов и другие сохраняли приверженность некоторым прежним концепциям, обелявшим церковную политику советского государства[11]. Но постепенно под влиянием знакомства с рассекреченными документами взгляды этих историков становились более объективными. В дальнейшем появились и принципиально новые работы следующего поколения российских ученых — О. Ю. Васильевой, П. Н. Кнышевского, А. Н. Кашеварова, С. Л. Фирсова, В. Н. Якунина, М. В. Шкаровского и др.
Одной из основных тем, к которой обращаются как светские, так и церковные исследователи, является патриотическая деятельность религиозных организаций СССР в годы Великой Отечественной войны. Активная патриотическая деятельность Московской Патриархии в советской историографии, как правило, замалчивалась. Например, в многочисленной литературе, посвященной обороне Ленинграда в 1941–1944 гг., полностью отсутствуют даже упоминания о том, что в нем имелись действующие храмы. В объемном сборнике «Блокада день за днем» скрупулезно перечисляются самые разнообразные, порой малозначительные события жизни осажденного города, но в нем невозможно найти ни одного свидетельства религиозности ленинградцев. Даже в той части военно-документальной литературы, где в первых изданиях упоминались имена священнослужителей, принимавших участие в партизанском движении, из последующих изданий их изъяли. Так, в книге И. Шубитыдзе «Полесские были» 1969 г. выпуска они есть, а уже в издании 1974 г. — отсутствуют[12]. В то же время делался акцент на сотрудничестве некоторых священников с гитлеровцами. Этому сюжету уделялось внимание и при публикации сборников документов, и в специальных работах[13].
Только с середины 1980-х гг. положение стало меняться. В своей последней книге советского периода Н. С. Гордиенко давал уже более взвешенную оценку деятельности духовенства и паствы в военное время, хотя и отталкивался от постулата, что война, как массовое страдание и всенародное горе, была стимулятором роста религиозности, а духовенство использовало беды людей для усиленного насаждения религиозных чувств. Вопросы эволюции отношений Русской Церкви и советского государства специально он не рассматривал[14]. Этот же автор совместно с другими выпустил две книги, посвященные истории Русской Православной Церкви за рубежом, где затрагивалась и тема ее сотрудничества с нацистским режимом. В соответствии с господствовавшими в СССР стереотипами советские историки обвиняли все духовенство Русской Православной Церкви Заграницей (РПЦЗ) в «социальном предательстве» и «национальной измене»[15].
До конца 1980-х гг. работы священнослужителей и мирян Московского Патриархата по данной теме ограничивались статьями в «Журнале Московской Патриархии» и несколькими небольшими рукописями[16]. Затем стали появляться различные журнальные и газетные публикации[17]. Специальных же изданий до сих пор мало. Одно из немногих исключений составляет небольшая брошюра псаломщика П. К. Раины, посвященная участию православного духовенства Белоруссии в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками. Автор, сам партизан, после войны окончивший духовную академию, сообщает ценные, неизвестные ранее сведения. Так, в книге содержатся свидетельства участников партизанского движения об активной помощи им митрополита Автокефальной Украинской Православной Церкви Александра (Иноземцева)[18]. Описывая в своем труде патриотическую деятельность Церкви, епископ Сергий (Ларин) уделяет внимание и оказанию СССР моральной поддержки со стороны христианских Церквей мира (он приводит факты солидарности с СССР ряда зарубежных церковных деятелей, не побоявшихся угроз и репрессий)[19]. В 1985 г. к сорокалетию победы в Великой Отечественной войне планировалось издать сборник о патриотической деятельности Русской Церкви, но из-за противодействия советской цензуры он так и не вышел. Лишь небольшая часть из собранных для него материалов была опубликована в 1995 г. в журнале «Наука и религия»[20].
Патриотическая позиция Московского Патриархата оказалась непонятной для многих зарубежных специалистов, ожидавших от нее проведения антисоветской линии или нейтрального отношения к военным событиям. Им казалось, что начавшаяся война должна была обострить противоречия между государством и Церковью, предоставив для нее удобную возможность свести счеты с богоборческой властью. Эти авторы не могут понять, почему иерархи Церкви не возглавили борьбу с советской властью, воспользовавшись ростом религиозности народа в столь удобный, по их мнению, момент начала фашистской агрессии против СССР. И выпады против руководителей Московской Патриархии в основном касаются их политической ориентации, религиозная деятельность отодвигается на второй план. Вплоть до 1980-х гг. многие зарубежные и эмигрантские исследователи, особенно из клира и мирян Русской Православной Церкви Заграницей, стремились объяснить происшедшее, прежде всего, страхом оставшихся на свободе архиереев во главе с Патриаршим Местоблюстителем митрополитом Сергием (Страгородским) перед новыми репрессиями[21].
В целом патриотическую позицию Церкви в период Великой Отечественной войны и ее безоговорочную поддержку советского правительства зарубежные авторы объясняют следующими причинами: холодным расчетом иерархов Русской Православной Церкви, стремившихся в трудное для страны время укрепить свои позиции в советском обществе, «выторговать» для Церкви уступки у власти; стремлением церковных иерархов избежать ожидаемых репрессий; надеждой приобрести терпимое отношение и религиозную свободу на будущее; любовью к Родине и своему народу.
Исходя из этого, нередко делается вывод, что нормализация отношений между Церковью и государством являлась результатом отступления от традиционной линии поведения как Московского Патриархата, так и советского государства. Поведение священноначалия Московского Патриархата в 1941–1945 гг. частью зарубежных исследователей оценивается как противоречащее настроениям и чувствам широких масс верующих, которые якобы видели в них вождей для борьбы с советским государством. Когда же Русская Православная Церковь заняла патриотическую позицию, то ее руководство будто бы обмануло надежды верующих.