— Тише, Фемистокл. Ради богов, не хвастайся!
— Но я говорю только правду, Эпикрат! Когда же это я так сильно хвастался?
— Ты хвастался всегда, Фемистокл. Ты поставил на празднествах в Олимпии самую роскошную палатку, совсем тебе не по средствам, лишь бы показаться богаче всех богатых. Ну, не хвастун ли? А разве не зазывал ты к себе в дом кифариста лишь для того, чтобы люди приходили к тебе слушать музыку? Ну, не хвастун ли? А когда ты, будучи хорегом в Олимпии, одержал победу, разве не поставил ты стелу со своим именем? И опять же хвастун. Ты великого ума человек, Фемистокл, ты человек большого государственного ума, — не унижай себя, стараясь себя возвеличить!
Священные послы явились на Пникс грустные и смущенные, и все поняли, что ответ бога неблагоприятен.
Старший посол стоял перед Собранием, потупив лысеющую голову.
— Мы совершили все обряды, принесли все жертвы. Мы купили самого упитанного быка, украсили его зеленью… Сделали все, чтобы жертва наша была угодна богу. И вот какое предсказание изрекла нам пифия!
Он раскрыл дощечку, покрытую воском, на которой было написано изречение. Голос его был глух от волнения, когда он начал читать оракул, но Собрание затихло, и каждое слово его было отчетливо слышно:
Тяжелый вздох прошел по Собранию. Фемистокл с сомнением покачал головой, между бровями прорезались две глубокие гневные морщины — пифия убивает мужество народа! Зачем?
— Мы не хотели вернуться с таким тяжелым изречением, — продолжал посол, — сели у храма и заплакали. Нас увидел Тимон, сын Андробула. Это очень уважаемый человек в Дельфах. Он подошел и сказал нам: «Возьмите оливковые ветви и войдите еще раз в святилище, может, боги смилостивятся над вами, афиняне…»
— Вы вошли? — послышались со всех сторон нетерпеливые голоса. — Было другое изречение?
— Было. Вот оно.
Посол раскрыл другую табличку:
— Нам показалось, что это изречение более милосердно, — нерешительно закончил посол свою речь и сложил табличку.
Собрание мрачно молчало, стараясь разобраться в оракуле. Но что бог приказывает отступать и покидать свою землю — это было ясно всем.
— Кто изрекал оракул? — спросил Фемистокл. — Как зовут пифию?
— Это была Аристоника.
«Аристоника! — гневно повторил про себя Фемистокл. — Не бога совет она давала, а совет жрецов, продавшихся персам. Недаром же Дарий не разорил святилища и не разграбил их сокровищ. Я давно подозревал это!»
Но, несмотря на свою уверенность в том, что святилище сейчас служит персам, несмотря на свой гнев и негодование, он не смел высказать этого вслух.
Собрание гудело, повторяя слова оракула. Один старый афинянин поднялся со своего места.
— Воля бога ясна, граждане афинские, — сказал он. — Афины погибли! — И заплакал, закрыв руками лицо.