Вся подготовка проходила в какой-то странной лихорадке и омерзительной суете. Временами, когда Зоя вдруг спохватывалась и останавливалась на миг, ей почему-то казалось, что в ней как будто что-то умерло. Сказать, что именно, она не могла, просто чувствовала, что в груди растет грязный мертвый ком, и ничто уже не доставляет ей былую радость.
Однажды она с криком проснулась среди ночи, разбудив Обольянинова.
– Что с тобой, милая? – сонным голосом пробормотал испуганный граф.
Зоя ничего не отвечала, только сидела на кровати, обхватив себя за плечи, и дрожала. Пришлось отпаивать ее водой, гладить, говорить ласковые слова. Придя в себя, Зоя вспомнила, что ей приснился кошмар. Она шла по дому и вдруг увидела, что не отражается в зеркале. Зоя бросилась к другому зеркалу, третьему, четвертому – везде ее встречала пустота. Она закричала и проснулась.
– Что же ты так испугалась? – не понимал граф и все гладил, и гладил ее по руке.
– Да как же не бояться! – воскликнула она. – Ты же помнишь, кто не отражается в зеркале?
– Кто не отражается? – со сна граф совсем почти не мог соображать.
– Мертвец не отражается, – закричала она, – мертвец! Я умерла, понимаешь, умерла!
– Тише, милая, тише – ты перебудишь весь дом, – забеспокоился он. – Обещаю тебе, ты не умрешь, я смогу тебя защитить. В крайнем случае, мы умрем вместе.
Она невесело засмеялась. Как и почему ей достался мужчина с сердцем ребенка, почему она его полюбила, хотя должна была любить совсем другого? Нет ответа, судьба, судьба…
В эту ночь она больше не спала, но утром встала свежая и бодрая. Мертвый ком в груди уже не так беспокоил ее – кажется, она привыкла. Впрочем, на ней повисло столько дел, что было не до сантиментов. Предстояло пошить наряды для показа, приготовить концертную программу и сам показ, а также на последние деньги закупить шампанского – ведь мужчины такие подлецы, не могут любить женщин без предварительного веселья. Хорошо хоть, не пришлось объяснять новым работницам, что именно им нужно делать с кавалерами.
– Любливали мужчин, любливали, не беспокойтесь, – высокомерно сказала Алла Вадимовна.
– Что – и за деньги тоже? – ядовито спросила Зоя: ей не понравился тон новоявленной куртизанки.
– Все женщины в конечном счете любят за деньги, – отвечала великолепная Алла. – Все стоящие женщины, во всяком случае.
На это Зоя не нашлась, что ответить и от злости накричала на ни в чем не повинную Манюшку. Манюшка, впрочем, тоже сидела как на иголках. Ее терзали сомнения. Брильянты – это замечательно, это лучшее, что есть в жизни, но ехать с Херувимом к черту на рога, в какой-то несуществующий Шанхай ей совсем не хотелось. Вот если устроить так, чтобы брильянты – и без Шанхая? А? Лучше, конечно, чтобы и без китайца, но его, в крайнем случае, терпеть она готова, он ей даже немного нравится. Но Шанхай, китайские дети, доктор Сунь Ятсен – нет, порядочная девушка такого не выдержит!
Наконец все было готово. На модный показ приглашены были все постоянные клиенты. Среди них, разумеется, и господин, а ныне товарищ, глава треста тугоплавких металлов Борис Семенович Гусь-Ремонтный. Само собой, пригласили и Мариенгофа – но с клятвенным обещанием, что приведет наконец Есенина.
– Как скажете, – пожал плечами Мариенгоф, – моя совесть чиста. Но я вас предупреждал.
– Разумеется, о чем разговор, – встрял вездесущий Аметистов, – а скажите, пожалуйста, как поэт поэту, это правда, будто девиз чекистов – чистая совесть, горячее сердце, холодная голова? – У них все холодное, – с отвращением заметила присутствовавшая при разговоре на правах манекенщицы мадам Иванова, – все абсолютно. Это не люди, а какие-то земноводные. Я сразу поняла, что они все – германские агенты. За что только они свалились нам на голову?
На эту провокацию все промолчали. Только Буренин, от которого ждали, что он будет защищать чекистов, защищать их не стал, но загадочно заметил, что нет кары без вины и чекисты ни с того ни с сего никому просто так на голову не свалятся.
Перед самым показом в квартиру просочился Херувим. Вид у него был одновременно тревожный и несчастный. Прокравшись в комнату к Манюшке, он запер за собой дверь. Глаза его горели трагическим огнем. Манюшка посмотрела на него с изумлением.
ebooksa