Когда шагалось нам легко

– После служба. Вы хотить идти в помпейские танцы?

С протестантской отрешенностью я только помотал головой.

– Отличный девочки?

Я отвел глаза. Он пожал плечами, осенил себя крестным знамением и вернулся к молитве…

В тот же вечер, во время ужина за капитанским столом, сидевшая рядом со мной дама сказала:

– Кстати, мистер Во, хранитель музея поведал мне об очень любопытной традиции помпейских танцев, которые, судя по всему, исполняются по сей день. Из его рассказа я поняла не все, но мне показалось, что это зрелище достойно внимания. Вот я и подумала: не согласитесь ли вы…

У неаполитанских извозчиков обнаружилась совершенно несносная привычка (одна из многих): когда им объясняешь, куда ехать, они радостно кивают, потом выбирают замысловатый и, несомненно, кружной путь, а доставив тебя к зданию с фресками, которые ты хотел увидеть, разворачиваются на облучке к тебе лицом, с любезной улыбкой изображают поворот ключа в дверном замке и приговаривают: «Chiusa, signore»[27]. Во второй половине дня мне удалось посетить только капеллу Сан-Северо, но все усилия, затраченные на ее поиски, были вознаграждены сторицей. Мой извозчик слыхом не слыхивал такого названия, но после бесконечных расспросов мы все же отыскали небольшую дверцу в каком-то закоулке. Спустившись с облучка, извозчик пошел за смотрителем и после долгого отсутствия вернулся с прелестной босой девчушкой, которая несла в руке связку массивных ключей. Из уличного запустения мы шагнули в щедрую роскошь барокко. Топоча по церкви, маленькая ключница на удивление зычным голосом перечисляла приделы и надгробья. Скульптурное убранство этого здания ошеломляет, в особенности шедевр Антонио Коррадини «Целомудрие» – крупная женская фигура, с головы до пят окутанная прозрачной вуалью. Не знаю, может ли подражательная способность искусства превзойти этот уровень: каждая черточка лица и фигуры отчетливо различима под облегающей мраморной драпировкой, свободны от нее только кисти рук и стопы, но переходы текстуры от мрамора, изображающего открытую плоть, к мрамору, изображающему плоть под вуалью, настолько тонки, что не поддаются трезвому анализу.

Пока я осматривал капеллу, мой извозчик воспользовался случаем помолиться. В этой церкви, такой холодной и неухоженной, где не было ничего, кроме почти живых мраморных скульптур, его действия показались мне слегка неуместными.

Когда я завершил свою достаточно подробную экскурсию, юная ключница зажгла свечу и поманила меня к боковой двери; в этот миг ее личико озарилось подлинным восторгом. Спустившись на несколько ступеней вниз, мы свернули за угол. Если не считать горящей свечи, там царил непроглядный мрак, а в ноздри ударял густой запах тлена. Девчушка посторонилась, чтобы я смог разглядеть цель нашего спуска. В двух прислоненных к стене гробах, выполненных в стиле рококо, стояли в полный рост две фигуры со скрещенными на груди руками. Полностью обнаженные, темно-бурого цвета. У каждой имелось некоторое количество зубов и некоторое количество волос. Первой моей мыслью было то, что столь виртуозное исполнение увидишь нечасто. Но потом до меня дошло: это же эксгумированные трупы, которые частично мумифицировались в сухом воздухе, подобно мощам под дублинской церковью Святого Михана. При ближайшем рассмотрении я понял, что это мужчина и женщина. Мужское тело было рассечено и демонстрировало сплетение ссохшихся легких и органов пищеварения. Погрузив личико в это отверстие, девочка начала делать глубокие, жадные вдохи. А затем призвала меня последовать ее примеру.

– Вкусно пахнет, – сообщила она. – Приятно.

Мы вернулись из подземелья в зал.

Я задал ей вопрос об этих трупах.

– Ими священник занимается, – ответила девочка.

***

С моря город Катанья выглядел грязноватым и невзрачным. Навстречу нам вышла моторная шлюпка, до предела набитая портовыми чиновниками, представителями карантинной службы, пограничниками и другими официальными лицами; почти все они были в красивейшей парадной форме, в плащах, с кортиками и в треуголках. Для визитеров спустили отдельный трап, но довольно сильная качка мешала им подняться на борт. Когда волна подбрасывала шлюпку к трапу, официальные лица тянулись к поручням и к могучему норвежцу-матросу, стоящему на вахте. Некоторым удавалось вцепиться в поручни, но всякий раз, когда шлюпка находилась в высшей точке, мужество им изменяло; вместо того чтобы решительно ступить на трап, они слегка подпрыгивали, а затем отпускали поручень. Особой ловкости от них не требовалось: по возвращении из Таормины все пассажиры, в том числе и пожилые дамы, без труда совершали этот маневр. Однако сицилийцы вскоре оставили свои тщетные попытки и ограничились тем, что дважды обошли вокруг лайнера, словно вознамерившись показать, что вовсе не собирались подниматься на борт, а затем возвратились в свои конторы.

Мы с Джеффри на часок-другой сошли на берег. Местные городские жители представляли собой убогое зрелище, особенно уличные ребятишки, которые сбивались в небольшие тоскливые кучки на углах, что, вообще говоря, свойственно только взрослым мужчинам, да и то в более благополучных местах.

В тот вечер мы взяли курс на восток и за двое суток штиля достигли Хайфы. Как раз в эти дни Джулиет слегла с пневмонией, и мы с Джеффри почти не виделись. На лайнере полным ходом велись палубные игры.

Чтобы придать им видимость турниров, на борту создали комиссию, куда по чистой случайности вошел и я, напрочь лишенный организаторских способностей. Любопытно было наблюдать за англичанами: они по большей части рьяно брались за организацию состязаний, подсчет очков и судейство, но к играм как таковым относились с явно легкомысленной небрежностью. В свою очередь, представители других наций, особенно скандинавы, всеми силами рвались к победе.

Через двое суток соревнований, уже затемно, мы прибыли в Хайфу. В последнее время это название мелькало на газетных полосах в связи с антиеврейскими выступлениями. Наутро город выглядел вполне мирным; других крупных судов в гавани не было, а местные жители по причине моросящего дождя в основном сидели по домам.

Памятуя о своем неаполитанском опыте, я присоединился к организованным экскурсиям в Назарет, Тиверию и на гору Кармель. Сразу после завтрака мы вместе с другими пассажирами «Стеллы» сошли на берег. На пристани нас ожидали автомобили. Мне досталось место на переднем сиденье «бьюика», рядом с водителем, который отличался землистым интеллигентным лицом и европейской одеждой. Другие водители в большинстве своем сидели в фесках; наш главный сопровождающий выделялся гигантскими усами, которые напоминали бизоньи рога и виднелись даже со спины. Позже мы обогнали караванщиков – несколько семей в арабских одеждах. В здешний пейзаж они как-то не вписывались: если бы не эти торчащие тут и там пучки кактусов, эти холмы в сиреневой дымке мелкого дождика, это скопление евреев среди уныния хвойников, все остальное могло сойти за облюбованный куропатками уголок Шотландского нагорья.