– Да… Паня – Прасковья Никитична, Лена – Николаевна, Наташа, Надя… вот Анна – Тихоновна, хоть одна вне подозрений. Спасибо, мы с Ниной приезжие. Три дома, где москвичи – там жили Воскобойниковы, Чулковы и Филины, в развалившихся – тоже другие фамилии. Наши «Н» все в тридцатых рождены кроме Анны, та, если я не ошибаюсь, сорок четвёртого, но она и по буквам не подходит. Что я тебе скажу, моя дорогая? Очень жестока к тебе жизнь. Дважды предали матери, а теперь дочь предаёт. Я сама мать, уверяю тебя, дочь вернётся. Я не детдомовская, но от младшего сына тоже, знаешь ли… но не будем о грустном. Оля, нет в нашей деревне твоей матери. Насчёт Лены: у неё один свет в окошке – племянник Феденька. Кажется, шестидесятого года. Он с малых лет по тюрьмам, а она ему посылки отсылает. Раньше навещала, теперь уж не доехать. Замужем не была.
– Да, я понимаю, такая добрая женщина ребёнка бросить не могла.
– У Пани дочь твоих лет была или чуть помоложе. Как говорят сейчас, с особенностями развития. Дожила лет до двадцати пяти. Они с мужем в ней души не чаяли. Бросила бы она такую красотку, как ты? Да никогда! Наташа… у неё к 61 году было не то двое, не то трое. Ой, погоди! Она сына Юркой назвала, потому что перед его рождением Гагарин полетел. Алиби, в сентябре никак родить не могла! Мать Анны. Семнадцать Анне было. Мать, возможно, была ещё в фертильном возрасте.
– Вот, я записала. Нонна, 39 лет.
– Да? С ума сойти! Всё село под подозрением! Но с биографией у неё… да…
– Что?
– Никто не говорит. Могу только предположить. Вскоре после оккупации Анна рождена.
– От немца?
– Или от полицая. Наших мужиков в ту пору здесь не было. И на мать, и на неё смотрели как на прокажённых. С детства мать её по храмам и монастырям таскала. Лучше бы в город отправила! Нет, святоша она! Второй раз не допустила бы беременности. Ну, и Надя Рясова. Они поженились 45 лет назад, в 66-м. Зимой по случаю сапфировой свадьбы поляну накрывали. Значит, Рясовой она в 61-м не была!
– Как же так?
– А так. Кто-то из этих «Н», может, из наших, может, из тех, кто умерли, свой паспорт дал напрокат. И не факт, что знал, зачем. И за полвека забыл напрочь. Мамаша твоя, скорее всего, была просто молоденькая глупенькая девчонка. В те годы не такой уж это считался грех – в девках родить. Я, например, за десять лет до тебя вне брака рождена. И оба брата моих. Правда, отец нас усыновил. Только не сразу, а когда старший уже в первый класс пошёл. Плюнь на родословную, Оля! У тебя есть Дмитрий! У тебя есть Юля, Ваня, Люся. У тебя есть и будет дочь, у тебя будут внуки, и ты ещё взвоешь от них. Живи сегодня!
Через день Марья Кузьминична со вздохом сказала:
– Ещё неделя – и я рухну. По двору она ходит, но в сортир зайти не соизволит. Есть принесу – отпускает царственным кивком. Мне нетрудно тарелку супа налить и ведро за ней вынести. Но чего ради?
– Бывают такие люди, – вздохнула Ольга. – Так себя ставят, что всё время чувствуешь себя перед ними виноватой. Ладно вы и тётя Лена, но ведь даже тётя Паня, которая за свою птицеферму, уж простите, удавится! Яйца соседям продаёт по совсем немыслимой цене. А ей несёт с поклоном за так и терпит, что эта барыня объедает белок, а желток сбрасывает на землю.
– Ох, была у нас такая одна, – оживилась Лена. – В поповском доме они жили. Он – директор школы, приезжий. А жена его местная была, из Чулковых. На вид – без слёз не взглянешь. А вела себя как наша Раиса Тихоновна. Мы, Онисифоровы!
– Знакомая фамилия, – сказала Ольга. – Художник такой есть, довольно известный.
– Художник? Ну, Венька их, вправду, всё в тетрадке чиркал. Врать не буду, не видела, он не давал заглянуть. Да я не интересовалась. Он помоложе меня был, на таких внимания не обращаешь.
– Точно! Вениамин Онисифоров! Неужели местный?
– Вы про Веника, что ль?
Это Паня появилась. Она поглядела на скамейки у стола во дворе, за которым сидели женщины, и решила, что места для её обширной фигуры маловато. По-хозяйски зашла на терраску и вынесла себе старое кресло. Уселась, похлопала по подлокотникам и продолжила:
ebooksa