Мир детектива Поля. Русский норвежец

Чтоб добрые дела творить.

Ванька застыл в недоумении. Он внимательно оглядел друзей: те слушали папу Маруси, затаив дыхание. Они ещё не знали, что мир Ваньки только что перевернулся, и он поверил в чудеса. Через час он уговорит малышку Лу передать ему право загадать желание возле волшебной ёлки. «Я хочу помогать другим, когда вырасту!» – загадает он, и его желание исполнится. Пусть не сразу, пусть через много лет, но исполнится.

Но пока этого не произошло, старый Мориц отправил кусочек долгожданного штоллена в рот. На вкус он оказался именно таким, каким готовила его любимая Шац, именно таким, каким он помнил его. Единственное, что старику захотелось добавить, это самую малость сахарной пудры. Он взял небольшое ситечко, добавил туда сладкого снега и затряс им. Сахарная пудра сыпалась на рождественский штоллен подобно снегу, валящему из огромной тучи за окном дома, в котором собрались и встречали праздник добрые соседи.

Эпилог

– История с печеньем выглядит фантастической, – заметила я, когда мы с Полем встретились на следующий день.

Ветер ломился в двери и окна ярко-красного дома. Небольшая металлическая печка завывала, будто отпугивая незваного гостя.

– Отчего же? – удивился Поль. – Ты не веришь в предсказания? – он с улыбкой протянул мне очередную чашку какао и присел на диван, где его жена вслух читала детям книгу. В мягком оконном свете их фигуры казались прозрачными.

Я промолчала.

– Знаешь, перед тем как угостить меня тем волшебным печеньем, мама Маруси спросила, знаю ли я что-то о предсказаниях, – продолжил Поль. – Я ответил, что нет, и тогда она сказала, что предсказание – это ключ, который подходит к замкам разных дверей. И только от обладателя ключа зависит, какая дверь будет открыта.

Погода за окном начала портиться. Дождь острыми каплями забарабанил в окно. Ветер вторил ему, а завывание печки стало больше походить на заунывное пение.

– Потом я много думал над её словами, – продолжил Поль. – Что, если бы Ванька оказался глух к той рождественской истории и пропустил бы её мимо ушей? Что, если бы Маруся не почувствовала желания узнать своего папу ближе? Ведь мы могли съесть печенье и выбросить записки. Мы могли не захотеть разгадывать тайну старой куклы или картины, а заняться чем-то проще: поиграть или поесть пирожных. Но мы выбрали другую дверь, и эта дверь оказалась дверью, за которой пряталась сказка. И мы впустили её в свою жизнь благодаря тем, кто любил нас.

Поль замолчал. Внезапно ветер перестал ломиться в дверь и окна, и принялся разгонять капли дождя по оконному стеклу.

– Знаешь, Поль, – тихо проговорила я, – реальная жизнь сильно отличается от той, которая осталась в твоих воспоминаниях. Она в сто раз сложнее и печальнее. Не все могут так любить, не все могут быть такими внимательными и эмоциональными. Жизнь разнообразнее, чем идеалы, которые во многом однобокие. Вот, например, я… У меня не было столько времени в жизни, чтобы участвовать в расследовании загадок из печенья. Я должна была выжить с двумя детьми на крохотную зарплату.

– Но воспоминания отрывочны, – возразил Поль. – Они складываются из множества эпизодов и фрагментов. Создать их – не дело рук какого-то проведения, а человека. Например, для детей счастливые фрагменты могут создать их родители. В конечном счёте именно от них зависит, останутся ли короткие эпизоды семейной жизни счастливыми воспоминаниями из детства или нет. Равнодушие, злость, унижение – всё это разрастается в миллион раз быстрее, чем маленький светлый эпизод. Поэтому так важно наполнять жизнь этим крохотным светом, расставляя на своём пути лучины, пусть скромной, но любви. И изо всех сил сопротивляться темноте, которую так легко пустить в свою жизнь вместе с усталостью. Но если так случилось, то вовремя расставленные лучины всегда помогут тебе найти обратный путь.

Мне стало невыносимо больно. В моих воспоминаниях бесконечный бег и суета слились воедино. Грустные глаза дочери, которой так не хватало моего тепла, казалось, и сейчас смотрят на меня. Смиренный образ двенадцатилетнего сына, который молча терпел эмоциональную изоляцию того времени, казалось, до сих пор бродит в закоулках моего стыда.

Помню, как дочь старалась быть ближе. Ночами я дописывала статьи, а она сидела возле меня, болтала, а потом засыпала, свернувшись в кресле калачиком. Конечно, я не слушала её тогда, но до сих пор мне казалось, что я ценила эти редкие эпизоды единения, позволяя ей быть рядом. Но остались ли эти эпизоды счастливыми в её воспоминаниях?

В тот вечер Поль продолжил рассказывать мне о своём детстве, а я всё никак не могла забыть его слова о лучинах. Достаточно ли я расставила их на своём пути для того, чтобы найти обратный путь?

Примечания

1

      Синяк (простореч.)