Впереди Авангарда

кресло секретаря Центрального комитета КПСС. Чтобы в ЦК все сдурели и завистью захлебнулись.

– А вот снеси кресты с церкви Садчикова, – профессор сам налил и интеллигентно заглотил сто пятьдесят. – Поставь решетки на окна. И пусть там будет психбольница. У нас, обрати внимание, психов в городе как ворон на свалке, а больнички-то нет для них.

– Да нет у нас психов, – задумался секретарь. – Все в Москве. В ЦК КПСС. Но мы поработаем с населением и психов станет, сколько требуется в рамках строящегося коммунизма. Хорошая. Мудрая мысль. Вот тебе ещё пузырь армянского. Надо будет мысль ещё одну, я тебя вызову.

Кончался 1962 год когда появилась в Зарайске психиатрическая лечебница в храме Божьем. То есть стала она как и храм работать с душами людскими. С её появлением и началась главная история нашей повести.

Глава вторая

И дух наш молод!

Было у отца три сына. Близнецы. И радостно было батяне, да и мамка парила над соседями гордая уже двадцать третий год. И, что всех пугало, – не уставала. Сынов та волшебная сказка, намеренно прочитанная родителями за час перед зачатием, помогла правильно выпустить на свет божий. То есть двое получились, как велел сказочный сюжет, умными, а третий был, строго по фабуле того же шедевра народного творчества – дурак. Первые двое выросли и в армию их не призвали, так как они силой ума внедрились на работу в секретный цех зарайского мясокомбината. В «Обкомпищепром». Оттуда вынуть дозревшего для выполнения воинского долга пацана, горвоенком, суровый полковник, не смел. Бронь обкома не пробивалась ни одним армейским орудием.

Цех от глаз советских трудящихся зарыли совсем глубоко, где-то очень близко к аду, как говорил скрытно веровавший в Бога мясокомбинатовский бухгалтер. Он сосредоточено и тайно веровал. Воровал, веровал и ежедневно молился в кабинке сортира. Чтобы не дерзить атеистам. И милости Божьей просил, истово и жестко биясь челом о край унитаза. Потому что никто, кроме отлучённого от социализма Господа, не уберег бы его от высшей меры. Он под расстрельной статьёй ходил вполне заслуженно и обоснованно, как любой очень мудрый бухгалтер. Всевышний за опасную для бухгалтера тайную веру в него, коммунистической властью униженного и отринутого, решил, что хоть и крупнейшая сволочь этот его раб и бог финансов, но нехай живёт. И пусть даже временами получает грамоты и премии. Потому все проверяющие бухгалтера Автандила Хорошидзе много лет ласково обнимали его после ревизий во время финальных посиделок с коньяком и колбасными изделиями. Тосты озвучивали в честь его мастерства и умения филигранно составлять отчетные документы. Сальдо всегда до копейки совпадало с бульдо.

А ближе к пенсии, надумал Господь, пусть его заменят на честного, и смерть свою нехай он примет от переедания сырокопчёной «московской» в цехе «обкомпищепрома». Туда его пусть понизят для сытого бесплатного доживания срока неправедной воровской жизни.

А там, в цехе этом, жужжащем десятью своими электромясорубками почти возле земного ядра, вдали от мира серого и суетного, вершились великие дела. Там из разного свежайшего мяса, которое ввозили в цех вагонетками по подземному тоннелю пожизненно заключённые, творилось волшебство. В глубинных недрах планеты варили, жарили, вялили, коптили всё, что есть для просмотра народом в книге «О вкусной и здоровой пище» и, ясное дело, то, что составители постеснялись фотографировать и вставлять в любимую народную книгу.

А кроме стандартного набора дефицита под дирижирование колбасных дел атланта из Бельгии, украденного КГБшниками незаметно и насовсем, творили в подземелье вообще неизвестную населению еду. Похожие на неземные капсулы из других галактик – особо твёрдые сырокопчёные сорта «московской», «брауншвейгской», «еврейской» и «советской» и прочих, труднопроизносимых названий. Их «колбасники» терпеливо высиживали как курицы яйца.

Это была пища богов и людей с извращённым вкусом из высших кабинетов обкома партии и горкома. Точнее – обычная жратва начальников обкома партии КПСС да их партийных, профсоюзных и комсомольских деток, меньших значительностью. Вот для них и выхаживали эти невероятные вкусом колбасы, потому что от богов мифичеких отказались вообще черт знает когда. Теми же вагонетками вывозили по тоннелю валящий с ног ароматом товар за город и там расфасовывали в ящики. Поимённо всем правителям. Домашнюю, скрученную в коляску колбасу из только что поверженных свиней, карбонат, шесть видов сервелата, пять сортов салями, национальные казахские деликатесы: чужук, жая, карта и казы из конины. Да много чего ещё. Страшно называть. До сих пор называть нельзя. До того всё засекречено бессрочно.

Цех был настолько зашифрован и так глубоко зарыт под бетонный пол, что в 1963-м, год назад, директор комбината пошел туда сдуру один, проверить, сколько кидают сала в салями. Поперся без специально обученного в одесских катакомбах проводника. Ну и, ожидаемо, сгинул по дороге. Поискали его с фонариками проводники и трое работяг-колбасников, но не нашли за неделю. В справке обкому пояснили, что на долгом опасном пути он вполне мог свернуть в расщелину почвы и она его всосала очень далеко, вплоть до Северного, возможно, Ледовитого океана. Директора очередного обком вычленил из числа своих. Достойных. Заведующего отделом пропаганды. Он не ел ничего мясного и не пил водку. В обкоме он был опасной «белой вороной», а на мясокомбинате всем всё было до лампочки Ильича.

Ну, в общем, умом своим беспрецедентно радовали и поражали папу с мамой сыны. На вагонетке выезжали после смены с зеками на свет из тоннеля. Подниматься по лестнице километр было нерационально. Возле рельсов стояли их мотоциклы «Урал» с колясками, куда умные сыновья загружали не очень разорительными для обкома частями всё, что варили, коптили и вялили. И семья сама кушала неведомое остальным, и уважаемым близким родственникам перепадало. Ну, само-собой, директору и бухгалтеру железобетонного комбината, где папа с мамой работали. Попутно продукты, редкие даже для директоров всевозможных хороших магазинов, родители откладывали в сторонку и меняли уникальное мясное на телевизоры для себя, родни и отдельных очень хороших людей, на дефицитную посуду, сервизы, хрусталь, холодильники, ковры и всё такое, на что в те годы народ записывался в очередь по месту работы. Вот так повезло с двумя сыновьями Алексею Викторовичу и Маргарите Сергеевне. Так и не то слово – повезло. Свалилось на голову пушистым и безразмерным облаком счастья!

А третий сын, дурак набитый, насчет «обкомпищепрома» выражался грубо, бесчеловечно, то есть только матом.

– Нехай они, обкомовские и горкомовские пузыри, мать иху-перемать, жрут то, что весь народ, и пашут на тракторах зарайскую целину. Её вона сколько! И правнукам ихним хватит допахивать!

Дурак, в общем. Потому и не работал нигде. Всем ведь умные нужны. Даже ножки для табуреток строгать. Так что не брали его никуда, даже в армию. Потому, что дурак может тайну военную врагам легко сдать. Наш, например, Устав гарнизонной службы. И, такой документ имея, даже княжество Монако, где солдат не имеется, нас лет за сто, но одолеет! Позор! А ещё дурак в армии может неправильно пользоваться гуталином и пастой «гои» для чистки блях и пуговиц. Это унизит нашу великую и непобедимую перед буржуазным сообществом. И оно даже, возможно, плюнет гадко в сторону расположения наших доблестных воинских частей. И бояться СССР будет уже без дрожи в коленках.

– Ты, Вань, иди в писатели, – научил его сосед. Киномеханик. – Я вот сколько кручу всякое кино, так заметил, что, где есть писатель, то он, бляха, не работает нигде. И не делает ни хрена. Пьёт пиво, гуляет с бабами и думает. Ну, про то, какую чудесную скоро книжку напишет. Потом пишет, относит в издательство. Книжку выпускают. Деньги ему платят. Не зарплату, а крупные. Одну выдали в тираж – год живёшь как валет бубновый. А ты же видел, сколько книжек в магазинах? Больше чем шляп, кепок и шапок. Так от шапки польза! Башка в тепле, экономия на таблетках. Денежка остаётся на портвешок с баночкой кильки в томате. Я разок попал в книжный. Дождик был. Спрятаться забежал. Штук пятьдесят всяких книжек перелистал! Такая дурь там написана – чуть не взбесился там. Мог продавцов покусать, хоть они всё ж люди подневольные. Что завезли, то и втюхивают населению.

– Ну, ты до конца расскажи про писателей, – Ванька поскрёб затылок. – Мысль хорошая.

– Короче, дураки для дураков писали, а третьи дураки их печатали! – воспрянул мыслью киномеханик. Обрадовался, что его слушают. Никто не выдерживал пяти минут, а Ванька сам просит. Жена пугает постоянно. Будешь, мол, много трындеть, насмотревшись кина, я тебе в суп насыплю пузырёк яду крысиного. И трынди потом в аду чертям вечную вечность. Он оторопел на мгновение и обернулся к Ивану.

– Ну, слушай дальше. Вот про любовь, например, как пишут? А вот как. Он её по музеям таскает, пьют исключительно шампанское, страдают от любви, представляешь! И вслух читают друг дружке Пушкина и Цветаеву. Ночью, бляха, читают, когда положено совсем другим… Эх, мать ихнюю! Иди, Ванька, в писатели. Ты дурак. Тебя читатели любить будут. У нас, вишь ты, не любят как раз умных. Так что, сходи в областную редакцию. Там есть литературное объединение. Не издательство, но рукопись твою обсудят и в местной типографии напечатают. Для начала – это уже приятственно. И продукт на руках. Едешь в Москву с произведением. А издательств в столице – как блох на собаке. Показываешь, что ты писатель и тебе дают заказ. Сочинить, к слову, роман про то, как советские полярники спасли отставшего от стаи пингвина, напоили чаем и полгода возили его на вездеходе по ледяной пустыне. Но стаю нашли-таки!!! Заканчиваешь, что так должен поступать каждый советский человек. А?! Как оно?! Сам бы писал, но не дурак же. Кино вон кручу в клубе.