Мерцание росы

– Тссс! Еще увидимся. Надеюсь, – я обратился к собаке, но Туман не понял всей секретности операции и всё-таки гавкнул при виде мяча.

Добежав до Пашкиных ворот, я постучал. В дверях показалась его мама.

– Теть Лен, здрасьте, Пашке передайте от меня.

– Привет! Передам. А ты его не видел?

– Да он гуляет еще.

– Ясно. А что это за мяч? У нас такого не было.

– Он поймёт.

– Ну, пока, – она закрыла дверь и оранжевая сфера мечты скрылась за облупившейся краской.

Ветер как-то по-новому наполнил грудь. Я подарил другу надежду. Этот мяч был билетом в мир мечты. Cам же я остался в мире обычном. Горечь отчаяния, сменившая редкое счастье была тому подтверждением. Я прекрасно понимал, что он никогда не сможет играть так, как я. Но кто решает, кому можно, а кому нет? Кто прописывает это разрешение в дневниках наших судеб? И почему судьбы рушатся? Люди привыкли не замечать и перешагивать, а я видел руины. И там, на старом заводе, и у ангара, и в Пашкиных глазах. Нам не было и пятнадцати, а я видел крик и одновременно смирение перед кровью, бегущей по его венам. Он знал, что никем не станет. Останется навсегда сварщиком-алкоголиком. И он просил глазами – “забери меня. Я хочу в мир красок”. И всё, что я мог – это подарить ему мяч. А еще мы играли на этих руинах. Я видел, как горел бетон с торчащей ржавой арматурой и всё вокруг было не то в отработанном машинном масле, не то в пролитых химических реагентах. А ведь бетон не может гореть. И люди не имеют права выливать яд в мир. Мы сидели там у этого чуждого огня и плавили в нем изоляцию от высоковольтных проводов. Заливали формочки жидкой резиной, а потом играли в эти фигурки дождливыми холодными днями. Матери рожают детей не для того, чтобы они гуляли по горящим руинам. А потом эти же матери молятся неведомо кому, чтобы неведомо кто послал облегчение и сохранил их ребенка. Но я знал, что бог молящихся не ответит. Его пища – скрежет сердец. Мне было двенадцать, когда я захотел убить бога.

– Ты где был? Чай остыл!

– Не буду я чай, ба. Поеду домой.

– Ты что?! Только приехал ведь. Да и кто тебя заберет?

– Сам поеду.

– Давай хоть родителям позвоним, предупредим?

– Не надо. Сяду на сорок третий и доеду.

– Деньги есть?

– Есть.

– Как приедешь, позвони.

– Договорились.

Я простоял на остановке не дольше пяти минут. Гидравлика из последних сил отодвинула железный занавес и я попал внутрь мобильного музея человеческих жизней. Переднее сидение сразу у двери было моим любимым – отсюда никто не мешал смотреть в будущее. Прошлое же ехало в задних отсеках памяти, напоминая о радуге испытанных чувств иногда мерзким запахом перегара, а иногда таинственным ароматом духов.