─ Да что ты, Руфь, ─ говорит Антихрист, ─ твоя мама в немецком эшелоне умерла… А это Устина мама.
─ Нет, ─ отвечает Руфь, ─ я пригляделась. У нее глаза как у меня и волосы… Но ты, отец, не бойся… Я только тебя люблю, а ее ненавижу…
─ Это тоже нехорошо, ─ говорит Антихрист, ─ за что же ты ее ненавидишь?
─ Она на тебя плохо смотрела, ─ говорит Руфь, ─ а раньше она добрая была… Помню, как она сбивала масло, стучала бутылкой с молоком в подушку…
С тех пор начал Антихрист тревожно посматривать на дочь и старался ее далеко от себя не отпускать. Да и она его старалась держаться… Отводил теперь Антихрист дочь в школу и забирал из школы, и всюду они ходили вместе к своей взаимной радости.
А у Веры с того дня радости вовсе не стало, даже самой малой. Раньше все ее помыслы и силы уходили на то, чтобы избежать в ночное время мужа, ибо днем она научилась его избегать. Нынче обратилась ее страсть разом и до конца на то, чтоб отдать себя еврею, с ним исторгнуть все залежавшиеся женские силы, ибо она знала, что еще крепка в женском, и даже после двух родов по-прежнему по-девичьи упруг ее живот, по-прежнему сладко в ней то, по чему сохнет и звереет от недоступности муж ее Андрей Копосов. Бил теперь Андрей Веру реже, надоело ему, видать, и чем больше он от жены отдалялся, тем больше привязывался к старшей дочери Тасе, привозил с ярмарки гостинцы и любил вечерами в углу своем у верстака, когда не работал, расплетать и заплетать ей косы. Менее буйной стала жизнь Копосовых, но не менее дикой и мучительной… Когда не работала Вера, то ходила сама не зная куда, ибо неподвижной быть ей стало трудно, и более всего боялась она телесного покоя, поскольку в покое начиналось главное терзание. Стелила она себе на полу у печи и маялась до трех, до четырех, пока не засыпала коротким предутренним сном.
Раз, в особенно тяжкую ночь ранней весной и перед новолунием, решила Вера пойти сама к старухе Чесноковой, однако не могла она без предлога. Утром, собирая Устю в школу, говорит Вера:
─ Доченька, ты сходи после уроков к Руфине, а я тебя оттуда приду забрать.
─ Еще чего, ─ говорит Устя, ─ я больше с Руфиной не вожусь. Сергеевна говорит, что они евреи и что у них денег много.
Сергеевна была скуластая коротконосая старуха, которая караулила по улице Державина возле дома номер семнадцать и оттуда предупреждала всякого своим внешним видом: «Мы руськие, а вы откель?»
─ Ты что Сергеевну слушаешь, ─ говорит сердито Вера, ─ она старая, Сергеевна. Ты лучше слушай, чему тебя в школе учат.
─ А в школе на Руфку тоже такое говорят, ─ отвечает Устя, ─ что у нее много денег и что отец у нее космополит.
Тут и Тася слово вставляет:
─ Тятя не велит туда ходить.
─ Ах вы такие-сякие, ─ разозлилась Вера, ─ всё тятя да тятя… Мать для вас ничего… Кто вас в войну воспитал, выкормил…
─ А тятя нас защищал, ─ говорит Тася, ─ у него три ранения и правительственные награды.
─ Хоть бы и десять ранений, ─ в злобе говорит Вера, ─ кто ж ему право дал так издеваться, и бить, и пьянствовать…
─ Он от тоски пьянствует, ─ говорит Тася, ─ поскольку любит тебя. Вообще, это не при Усте разговор… Иди, Устя, в школу… И нам с тобой, маманя, пора.
Тасю Вера тоже устроила на фабрику ученицей в швейный цех. Как ушла Устя в школу, Вера говорит Тасе:
─ Ты чего ж меня перед дитем позоришь? Тебя у меня отец отнял, так и Устю у меня отнять хотите. Теперь хорошая Устя, а раньше ─ чужая кровь… На Стороне прижила… От Павлова…
ebooksa