– Мы всегда будем вместе, – словно эхо повторил он. – Ведь мы семья. Ты, я, Энцо… Мы единое целое. Нет ничего важнее.
Франческа потянула его руку и с жадностью стала целовать его пальцы и прижимать эту руку к своей щеке. Наконец она положила его ладонь туда, где билось ее сердце, накрыла ее обеими руками, словно боялась, что он может забрать ее, и спросила тихим голосом, в котором не было ни мольбы, ни унижения, только вопрос – самый важный в ее жизни вопрос:
– Ты ведь любишь меня, правда, Фабио?
Его серьезное лицо вдруг дрогнуло, и на губах появилась улыбка: нежная, ласковая, родная.
– Я люблю тебя, Франческа.
***
«Я люблю тебя, Франческа…».
Глаза Евы были открыты. Она тяжело дышала. Что-то было неправильно. Что-то в ней самой было неправильно. Она вспомнила. Это была боль.
– Почему больно? – прошептала она вслух, сжимая зубы от ярости.
До чего же отвратительным казалось это чувство. Его так давно не было. Почему теперь? Как?! Она не может чувствовать боль! Не может!
Но ее что-то изводило, словно какое-то адское орудие пыток растягивало ее руки и ноги, пыталось оторвать от тела ее голову. Только руки и ноги здесь были ни при чем. Что-то внутри нее точно так же медленно и болезненно растягивало все ее существо.
– Страдания, – пробормотала дрогнувшим голосом Ева и, обращаясь к кому-то невидимому, упрекнула: – Ты обещал, что я никогда больше не буду страдать. Ты забрал половину сердца, неужели этого мало, чтобы никогда больше не чувствовать ЭТО?!
Ее голос был похож на рев: злобный, страшный, больной. Рев опасного, но раненого зверя.
«Я никогда больше не буду страдать?..
…Не совсем. Ведь у тебя останется твоя душа, которая буквально соткана из страданий. Но душа… она так глубоко – ты почти не будешь слышать ее голос».
Ева положила ладонь на грудь, с силой надавила, словно хотела что-то вытолкнуть из себя, но тут же тихо застонала и обхватила плечи обеими руками, как будто ей стало холодно.
– Душа, – пробормотала она. – Душа, которая так страстно хочет счастья. Душа, которая умеет страдать. Душа, которую почти не слышно, потому что она так глубоко.
Она горько засмеялась, но смех быстро утих. Ее подбородок задрожал.
– Ты обманул меня, – совсем тихим шепотом произнесла она, так что сама едва слышала свой голос. – Вот она – моя душа. Видишь? Она страдает.
Внезапно ее глаза потемнели, лицо исказилось, словно в приступе бешенства. А в следующий момент дыхание ее стало тяжелым и глубоким, руки сжались в кулаки, она прикрыла глаза лишь на миг, но потом снова широко открыла их… Они были наполнены чернотой. Это уже были не те черные щели, источающие несущую вред волю ведьмы. Это были глаза, наполненные черной, неизбежно надвигающейся стихией, которая жаждет все уничтожить на своем пути.