Эмпатическое восприятие молчания
Для многих одно из самых тяжелых испытаний — с эмпатией отнестись к молчанию. Это особенно верно, когда мы своим высказыванием продемонстрировали уязвимость и хотим узнать реакцию людей на наши слова. В такие моменты легко может показаться, что отсутствие ответа — это воплощение худших наших опасений. Тогда мы забываем настраиваться на чувства и потребности, выражаемые молчанием.
Однажды, работая с сотрудниками одного предприятия, я говорил об одной очень острой теме и расплакался. Подняв глаза, я увидел реакцию директора предприятия, которую мне было нелегко принять: он молчал.
Он отвернулся от меня с отвращением — как мне показалось. К счастью, я напомнил себе, что нужно сосредоточиться на чувствах этого человека и сказал: «Судя по вашей реакции на мои слезы, для вас они отвратительны и вы бы хотели, чтобы человек, работающий с вашим персоналом, лучше владел собой».
Если бы он согласился, я готов был принять тот факт, что у него другая позиция относительно выражения эмоций. При этом я бы не чувствовал вины за то, что выразил свои эмоции. Но руководитель ответил: «Вовсе нет. Я просто подумал, что моя жена очень хотела бы, чтобы я мог плакать». Он рассказал, как его жена, которая начала бракоразводный процесс, жаловалась на то, что он казался ей столбом, а не человеком.
Во время моей психотерапевтической практики со мной связались родители двадцатилетней девушки, находившейся на психиатрическом лечении. Она пережила госпитализацию с медикаментозной и шоковой терапией в течение нескольких месяцев. После этого она три месяца ни с кем не говорила, а потом со мной связались ее родители. Когда они добрались до моего кабинета, пришлось помочь ей войти, потому что самостоятельно двигаться она не могла.
Оказавшись в кабинете, она сжалась на стуле, дрожа и не поднимая взгляд от пола. Пытаясь установить эмпатическую связь с чувствами и потребностями, выраженными ее невербальным поведением, я сказал: «Я чувствую, что вы боитесь и хотите узнать, безопасно ли тут говорить. Я правильно понимаю?»
Она никак не отреагировала, поэтому я высказал собственные чувства: «Я очень волнуюсь за вас. Скажите, пожалуйста, могут ли какие-либо мои слова или действия помочь вам чувствовать себя в безопасности». По-прежнему никакого ответа. Следующие сорок минут я продолжал воспроизводить ее чувства и потребности или выражать собственные. Видимого ответа не было — ни единого знака, что она понимает мои попытки общаться с ней. Наконец я сказал, что устал и хочу, чтобы она пришла на следующий день.
Следующие несколько дней были такими же, как первый. Я продолжал направлять внимание на ее чувства и потребности, иногда вербально выражая то, что мог понять, а иногда делая это без слов. Время от времени я делился тем, что происходит внутри меня. Она молча сидела на стуле и дрожала.
На четвертый день она по-прежнему никак не реагировала, и я взял ее за руку. Не зная, способны ли слова выразить мое беспокойство, я понадеялся, что физический контакт может быть полезен. При моем первом прикосновении мышцы у нее напряглись и она вжалась в спинку стула. Я уже хотел было отпустить ее, как вдруг ощутил небольшой спад напряжения, поэтому продолжал держать ее за руку. Спустя несколько секунд я заметил, что она все больше и больше расслабляется. Я держал ее за руку несколько секунд, продолжая говорить с ней, как в первые несколько дней. Она по-прежнему молчала.
На следующий день она казалась еще более напряженной, чем обычно, но кое-что изменилось: она протянула мне сжатый кулак, отвернувшись и глядя в сторону. Сначала меня озадачил этот жест, но потом понял, что она хочет мне что-то показать. Я осторожно разжал ее пальцы и увидел скомканную записку: «Пожалуйста, помогите мне выразить то, что внутри».
Я был очень рад получить этот знак, что она хочет общаться. После часа уговоров девушка наконец медленно и со страхом произнесла первое предложение. Когда я в ответ высказал то, что понял, она, казалось, испытала облегчение и продолжала рассказывать, опасливо и постепенно. Спустя год она прислала мне копию следующих записей из своего дневника:
Я вышла из больницы после лечения сильными медикаментами и шоковой терапии. Это было примерно в апреле. Три предыдущих месяца — сплошная черная дыра, как и три с половиной года до того апреля.
Мне рассказывали, что после больницы я не ела, не разговаривала и не хотела вставать с кровати. Потом меня направили к доктору Розенбергу. Из следующих одного-двух месяцев я мало что помню — лишь то, как я сидела в его кабинете и говорила с ним.
Я начала «просыпаться» с самого первого сеанса. Я начала рассказывать ему, что меня тревожило, — я никогда не думала, что смогу с кем-то поделиться этим. И я помню, как много это значило для меня. Говорить было очень сложно. Но доктор Розенберг показывал, что ему не все равно, и я хотела с ним говорить. Поделившись чем-то, я всегда была потом рада. Я помню, как считала дни и даже часы перед следующим сеансом.
Я также узнала, что реальность — это не только боль. Я все лучше и лучше понимаю, какие проблемы мне предстоит решить и чтó я должна прояснить и сделать самостоятельно.
Это страшно и очень тяжело. И это огромный риск: я по-настоящему стараюсь, но все равно могу невероятно больно упасть. Но хорошая сторона реальности в том, что я увидела в ней и нечто прекрасное.
За прошлый год я увидела, как замечательно бывает открываться другим. Я думаю, это лишь одно из моих открытий: восторг, когда я говорю с другими, а они по-настоящему слушают — и даже иногда понимают.
Я не устаю поражаться исцеляющей силе эмпатии. Снова и снова я вижу, как люди преодолевают парализующее действие душевной боли, когда обретают контакт с кем-то, кто может с эмпатией выслушать их.
ebooksa