Наездник Ветра

Ночь была светлая. Широко, волшебно мерцал далеко внизу огромный Дунай. Туман над его долинами не успел ещё лечь плотной пеленой. Можно было видеть перемещение всех ромейских частей на площади в полусотню квадратных миль – от огней Юхрони на западе до знамён ставки императора на востоке, от берегов Дуная на севере до далёких холмов на юге. Блистая шлемами и доспехами, тысячи и десятки тысяч схолариев, экскувиторов, катафрактов, стрелков пешком и на лошадях густыми рядами двигались к царской ставке, чтобы построиться перед ней в боевой порядок. С дромонов, стоявших между Юхронью и Доростолом, отчётливо доносился звон якорных цепей. Эти корабли должны были также устремиться к месту грядущей битвы. Сто пятьдесят других кораблей уже были там.

– Что-то очень рано Цимисхий начал готовиться к этой битве, – проговорила Настася, пристально глядя в глаза Рагдаю, – ведь даже полночь не минула!

– Нет, он всё правильно делает, – возразил Рагдай, – июльская ночь ещё коротка, армия – огромная. Она будет строиться до зари.

Настася всё продолжала смотреть на него в упор. Когда он к ней потянулся, она внезапно сделала шаг назад и тихо сказала:

– Прости, мой милый Рагдай! Эту ночь я должна провести со своим любимым. Ты должен меня понять – это, может быть, самая последняя его ночь!

Он даже не удивился этим словам. Он давно их ждал, хотя и не признавался в этом своему разуму. Но его удивило то, каким ледяным и твёрдым сделался её голос. Он резал сердце, как нож. Конечно же, это не был голос Настаси. Это был голос какой-то неумолимой и мрачной Вечности, совершенно чуждой ему, Рагдаю. Где ты, Настася? И где твой голос? Всё же надеясь его услышать, он очень тихо спросил:

– Ты любишь другого? Кто он?

– Пожалуйста, догадайся сам!

Она уже торопилась, глядя куда-то в сторону. Ему не пришлось особенно долго думать.

– Талут?

– Конечно! Я каждый день просила тебя защитить меня от него! Просила и умоляла! Плакала и рыдала! А ты меня защитил? Ты даже не попытался! Ведь он – твой друг! Он твой лучший друг!

– Он мой лучший друг, – эхом отозвался Рагдай. Она убежала. Настало двадцать второе июля 971 года – день памяти святого преподобного Феодора Стратилата.

Перед зарёй ромейская армия была выстроена лицом к Доростолу. К ней присоединились команды всех трёхсот кораблей, говоря иначе – пятнадцать тысяч морской пехоты, которую возглавлял Алексей Диоген, друнгарий. Общая протяжённость строя ромейской армии составляла больше четырёх миль. В центре находились: весь Легион Бессмертных, тридцать пять тысяч гоплитов с длинными копьями под командованием столоначальника Петра, морская пехота с друнгарием Алексеем и восемь кавалерийских схол патрикия Николая, который также имел в своём подчинении эскадроны Романа Малфона. А на флангах была тяжёлая конница. Левый фланг возглавляли патрикий Михаил Тирс и стратиг Георгий Эларх, правый – Варда Склир и его кузен, Константин-патрикий. Когда забрезжил рассвет, Иоанн Цимисхий в боевых латах, на вороном коне, обратился к армии с речью. Она была зажигательна. Через полчаса ворота Доростола открылись, и в поле вышла княжеская дружина. Прежде чем обнажить мечи и опустить копья, все полтораста тысяч ромеев хором запели латинский гимн.

Глава четырнадцатая

Последнюю битву под Доростолом многие византийские историки называют самой кошмарной из всех, о которых им доводилось слышать. Они и киевский летописец Нестор приводят разную численность войск, участвовавших в сражении, но в оценке его итогов практически не расходятся. Нестор пишет, что Иоанн Цимисхий вывел в поле сто тысяч ратников, а великий князь Святослав – всего десять тысяч, и к вечеру одолел Святослав, побежали греки! Это, конечно, сказка. Не могло быть такого соотношения сил, не было разгрома ромеев – ведь уступил Болгарию не Цимисхий, а Святослав. Прямой очевидец этих событий Лев Диакон утверждает, что у Цимисхия было около восьмидесяти тысяч, а у Святослава – около сорока тысяч воинов. Сведения Льва Диакона больше похожи на правду, хотя он наверняка преуменьшил численность войск Цимисхия. Но и он признаёт, что к вечеру император дал приказ отступать, ужаснувшись своим огромным потерям, и что спасла Цимисхия от разгрома только пыльная буря, ударившая в лицо князю Святославу и его воинам. Любопытно происхождение этой бури. Тот же Лев Диакон и Скилица пишут, что перед её началом некая женщина с белыми волосами молилась в Константинополе так: «Отче Феодоре! Любимый мой Иоанн – в смертельной опасности! Сделай так, чтобы он не погиб!»

Является это правдой или красивым вымыслом, сказать трудно. Но несомненно то, что буря была и из-за неё отступил уже Святослав. По этой причине сражение завершилось вничью, что полностью подтверждается всеми хрониками и пунктами мирного договора, подписанного ромейским царём и киевским князем. А то, что некоторые ромеи и сам Иоанн Цимисхий якобы видели в туче пыли и блеске молнии самого святого угодника Феодора, да на крылатом коне, да ещё разившего руссов не то огненным мечом, не то золотым копьём – вот это уже, конечно, игра фантазии.

Сражение началось с лобового удара русской дружины прямо по центру ромейских войск, потому что там находился сам василевс со знамёнами и гвардейским конным полком. Дружина была выстроена клином. На острие были Святослав, Лидул и Икмор с пятнадцатью тысячами, на правом фланге – Ратмир и Мстислав, а на левом фланге – Стемид, Куденей и Тудор. Каждый из них вёл по пять тысяч всадников. Клин вонзился очень удачно. Конница Николая Хилона была расколота и отброшена в один миг. Морская пехота дрогнула, потому что Икмор встретился с друнгарием Алексеем, который одной рукой мог задушить тигра. Только Икмор об этом не знал, поэтому он со спокойной совестью и без трепета разрубил Алексея надвое. Впечатлённые этим зрелищем, начали отступать и гоплиты. Но весь Легион Бессмертных и вся тяжёлая конница устояли под первым натиском русских войск. Более того – Варда Склир и Михаил Тирс смогли нанести хорошие фланговые удары, остановившие ломовую атаку руссов. Цимисхий, лично участвовавший в сражении, рвался встретиться с самим князем, который бился в первых рядах. Полк телохранителей, возглавляемый Анемасом, будто бы невзначай, но целеноправленно, неуклонно препятствовал василевсу в его затее. А между тем, Цимисхий был вполне прав – он хорошо видел, что происходит. Ромейских военачальников поразило то, что у Святослава не было на сей раз никакой стратегии. Или, если угодно, его стратегия заключалась в том, чтобы уничтожить как можно больше врагов. Святослав рассчитывал в этой битве не на победу, а на красивую смерть. Подобной стратегии вся махина ромейской армии, раскинувшейся двумя огромными крыльями, выдержать не смогла. К полудню она сложилась, перемешалась и стала пятиться, оставляя на поле боя катастрофическое число убитых и раненых. Это было не бегство, но беспорядочное, повальное отступление.

Завершить разгром Святослав не мог – голодные кони нуждались в отдыхе. Было жарко. Сойдя с коней, дружинники разнуздали их, подвели к Дунаю и напоили. Сами напившись, они взглянули на Доростол. На городских стенах стояли девушки, наблюдавшие за сражением. Это были греческие танцовщицы, замечательные богини Деметры и юные горожанки, влюблённые в русских воинов. Очень ярко блестели на солнышке золотые волосы Эльсиноры. Девушки посылали своим друзьям воздушные поцелуи, что-то с восторгом кричали им. Но дружинники не могли отвечать ни словом, ни жестом – слишком уж были они измучены. Многие, отпустив лошадей пастись, легли на траву, чтобы отдышаться. Рагдай прилёг у самой воды. К нему подошёл Талут. Свой шлем с полумаской он пока снял, сбросил и перчатки, которые изодрали его худые, белые руки. Глаза у него поблёкли, а в лице не было ни кровинки. Ко лбу прилипла рыжая чёлка.

– Рагдай, – проговорил он, устало моргая, – мне очень нужно тебе кое-что сказать.

– Отстань от меня, Талут! Сейчас не могу.