Мистер Вечный Канун. Уэлихолн,
— Не припомню, чтобы ты у нас был поваром, милый, — беззаботно проворковала миссис Бэрри, смешивая для маленького Джейми питьевую смесь. — Или детским доктором…
«А я не припомню, чтобы и старуха Дикки была кем-то из них», — подумал мистер Бэрри, но, конечно же, сказал совсем не это:
— Ладно, если считаешь, что парню это не повредит, тебе виднее. Но только не отправляй сегодня Доджи собирать тыквы на грядку. Там холодно и сыро. Ночью прошел дождь, а он и так зеленый, как… — Мистер Бэрри на мгновенно смолк, увидев красноречивый взгляд жены, и со вздохом изменил запланированную концовку: — Как твоя каша.
Мистер Бэрри пожалел сына. Он знал, что, несмотря на все ужасы завтрака, Доджи, сейчас был занят тем, что читал свою любимую книжку о привидениях. Скорее всего, он даже забрался под кровать, лишь бы его не заставляли надевать пальто, в котором он выглядит, как огородное пугало, но которое так нравится его бабушке. Больше всего мальчик боялся, что его пошлют во двор. Отец был согласен с Доджи: лучше сказаться больным, чем идти в такую погоду на грядку, копаться в сырой земле и таскать огромные тыквы в дом.
— А я и не собиралась его никуда отправлять, — миссис Бэрри улыбнулась. — Мальчик читает книжки и знает в сотни раз больше, чем его глупые сверстники. Пусть себе читает… Уолтер, ты разве еще не понял? На грядку за тыквами идешь именно ты.
Мистер Бэрри тяжело вдохнул.
— Конечно, дорогая, — сказал он, кое-как при помощи прищепок закрепив раскрытую газету над плитой. — Проклятый почтальон Томкинс…
— Ну опять ты за свое! Что он тебе так покоя не дает?
Мистер Бэрри поморщился, не забыв при этом предварительно повернуться к жене спиной, — еще увидит, чего доброго. Она не понимала, как это унизительно — терпеть издевательства этого мерзкого почтальона, который раз за разом прохаживается по нему, будто он пустое место. При этом он не мог ей признаться в том, что больше никто не пожалуется на Томкинса, поскольку — мистер Бэрри лично видел! — с другими тот ведет себя как сама разлюбезность и распокладистость.
— И почему мистер Мэйби не подыскал себе в помощники кого-то более достойного? — проворчал он. — Почему именно Томкинс? У мистера Мэйби одиннадцать детей, неужели никто из них не мог пойти по его стопам?
— Ну, полагаю, все же не он решал, кого ему назначат в помощь, — со своей раздражающей логикой заметила миссис Бэрри. — Ну что? Высушил свою газету?
— Да кого я обманываю! Она безнадежно испорчена!
— Во всем есть свои хорошие стороны, милый, — добродушно заявила миссис Бэрри.
— И что же хорошего в том, что я не смогу прочесть утреннюю газету?
— Тебя ничто не задерживает, чтобы пойти на грядку и собрать тыквы.
— Да уж… — проворчал мистер Бэрри и, швырнув газету в мусорную корзину, отправился натягивать пальто, в котором он тоже походил на огородное пугало, но которое — вот незадача! — опять-таки очень нравилось теще-карге, а соответственно, и его дорогой миссис Бэрри.
Таксист мистер Эндрю карабкался по толстой ветви старухи-ивы, держа в руке подвесной фонарь.
Ох, что же это был за фонарь! Изогнутый стеклянный плафон, напоминающий застывший огонек свечи, и серебряная оправа в виде переплетения тонких веточек и листьев, выкованных из серебра. Одна из этих веточек отделялась от фонаря и образовывала изящную ручку. В емкости для топлива перекатывалось невероятно пахучее и дурманящее розовое масло. Да, фонарь, бесспорно, выглядел просто великолепно, но мистер Эндрю уже сотню раз его проклял.
Таксист был староват для лазания по деревьям, и ему все казалось, что он вот-вот окончит свои дни либо от падения на землю с высоты в полтора десятка футов, либо от сердечного приступа с тем же последующим падением на землю. Он пыхтел, как двигатель его старой машины, припаркованной здесь же, внизу, и весь взмок. А проклятый фонарь между тем едва не вывалился из его рук уже добрую дюжину раз: и почему этот маленький мерзавец не может повеситься сам, как какой-нибудь удрученный парень с бледным лицом и неразделенной любовью?
Мистер Эндрю взбирался на дерево, стараясь не смотреть вниз, туда, где, будто огромный опавший лист среди сплошного ковра своих собратьев поменьше, стоял его старый желтый таксомотор. Чем выше он поднимался, тем сильнее краснело от возмущения его лицо.