Мама в нерешительности застыла на лестничной площадке, обеими руками вцепившись в перила. В последнее время она все реже спускалась вниз — крутые ступени давались ей с большим трудом.
— Да, мама! Я сейчас поднимусь! — крикнула Клара. Ей приходилось повышать голос, так как мать плохо слышала, к тому же ее слуховой рожок все время забивался ушной серой, а госпожа Кроу постоянно забывала (или же попросту не хотела) его прочищать. Впрочем, по мнению Клары, рожок ей был совсем не нужен: время от времени мама
— Узелки, Клара! — донеслось сверху. — Думаешь, я не знаю, что ты и не подумала завязать узелки?! Нам не нужны незваные гости!
Клара лишь вздохнула — за свою жизнь она уже порядком устала от маминых суеверий, но проще было выполнить то, что та просит, и не спорить.
— Все сделаю, не беспокойся!
Тяжелые шаги на втором этаже дали ей понять, что мать вернулась в комнату и добралась до своей кровати. Должно быть, сидит сейчас у изголовья и прислушивается. Не стоило обманывать ее ожиданий.
Клара открыла тумбочку и нащупала там катушку с красными нитками, заготовленную как раз для такого случая. Ножницами она отхватила нужную длину, затем заученными до автоматизма движениями затянула на едва различимой в полутьме ниточке семь незаметных узелков, приговаривая:
— Первый — от хвори, второй — от зависти, другой — от черного глаза, еще — от грязных пересудов, и от крови чужой, да от мыслей дурных, самый же последний, седьмой, — от гостей незваных…
После чего приподняла половик и положила под него заговоренную нить. Если в точности следовать маминым инструкциям, то затем ей нужно было трижды плюнуть через плечо, причем непременно через левое и непременно за порог, да еще и обновить мелом черту на входе, но Клара лишь нарочито громко хлопнула дверью — это должно было успокоить маму. Сама она в подобные глупости не верила, но разубеждать помешанную на своих оберегах старуху было выше ее сил.
— Все готово, мама! — сообщила Клара, задрав голову.
— Тогда поднимайся, — раздалось сверху. — Не терпится узнать, что тебе удалось выяснить!
О, ну разумеется, ей не терпелось…
В последние дни мама сама на себя не походила. Если до недавнего времени она днями напролет или игнорировала Клару, почти не разговаривая с ней, или же, напротив, часами изводила дочь нескончаемым ворчанием, то неделю назад в ней будто что-то перемкнуло. София Кроу достала из комода старый фотоальбом и сидела, склонившись над ним, с утра до вечера листая ветхие страницы и разглядывая фотографии, на которых была ее прошлая жизнь. Откладывая фотоальбом в сторону, она принималась расхаживать по комнате с задумчивым видом, бормоча себе под нос: «Ветер меняется… ветер меняется…» А этой ночью произошло и вовсе нечто странное: Клара проснулась и увидела, что мама стоит у ее кровати и глядит на нее. «Ты должна кое-что сделать», — сказала она. И дочь сделала…
Клара с тоской поглядела в потолок.
— Может, я сначала приготовлю ужин, а потом поговорим?
— Ты смерти моей хочешь?! — раздраженно крикнула мама. — Ладно, вари уже этот чертов ужин! Все равно он получится мерзким!
Клара лишь вздохнула — ее мать неисправима: даже из могилы она глядела бы на дочь с осуждением из-за того, что та ее, видите ли, неправильно закапывает…
Не став отвечать, Клара отправилась на кухню и принялась рыться в буфете в поисках того, что бы приготовить. Выбор был невелик: тыквенная каша или каша из тыквы. Вот и все разнообразие.
Первым делом Клара поставила казанок с водой над лампой — пока тот еще подогреется… а затем взялась за нож и принялась нарезать тыкву мелкими кусочками.
Взгляд Клары сам собой уткнулся в висящий на стене старый отрывной календарик. Из этого календаря были безжалостно вырваны все странички, кроме одной, число и месяц на которой закрывало большое чернильное пятно. Чуть ниже теми же чернилами почерком самой Клары было выведено: