Как я понял уже потом, здесь еще в эпоху СССР был дом для семей молодых ученых, не имеющих собственного жилья, на вроде маленького общежития, в 90-е его каким-то образом удалось приватизировать. И теперь там жили деградировавшие потомки тех самых молодых ученых. Время было такое запутанное и тяжелое, начало нового тысячелетия. Люди забыли, что такое порядок. И его, только еще предстояло наводить одному бывшему шпиону и главе ФСБ, нашему несменяемому президенту В.В.П. Именно в результате царящего вокруг беспорядка, на должность охранника в таком непростом месте взяли по знакомству – меня, студента. Пока постоянный охранник слег в больницу на пару месяцев, кажется, ему нужно было пройти реабилитацию, отголоски полученных ранений на первой Чеченской. Еще одним охранником был паренек, недавно прошедший срочную службу, смуглый, гибкий, темноглазый, молчаливый, похожий на цыгана. С ним я почти не общался. Третьим сменщиком оказался высоченный дедок – под два метра роста, с большой белой бородой, зычным басом и целым чемоданом разноцветных историй, по рассказам деда он всю свою жизнь прослужил боцманом на речных каботажных судах, и попал сюда также как и я – случайно, его устроила младшая внучка, работающая здесь лаборанткой. Это охрана внешнего периметра, был еще периметр – внутренний, там, служили люди военные. Общаться с ними, у нас не было заведено. Или может быть это такой регламент, о котором я ничего не знал. Иногда кого-то из них я встречал возле дверей бункера, пару-тройку раз, они наведывались в мою сторожку посреди ночи, проверить все ли в порядке и не сплю ли я на посту.
В первый день, оказавшись на объекте в шесть утра и пройдя инструктаж у бывшего боцмана – высоченного деда с окладистой белой бородой. Получив от него под расписку: связку ключей, упаковку пластилина и печать для опломбирования замков. А также: резиновую дубинку милицейского образца – 1 шт., наручники и ключ к ним – 1 шт., газовый баллончик – 1 шт., газовый пистолет 1 шт., обоймы к нему 2 шт… Оставив подпись в «Журнале дежурств» – «территорию принял…». После того как прогулялся с дедом по периметру забора, осмотрев целостность дверей и окон, поздоровавшись с охранником внутреннего периметра, дежурившим за дверями бункера и вышедшим на перекур. И узнав, где здесь сортир. И что, можно ставить чайник на плиту, пройдя через неприметную дверку в чулане, ведущую в жилой барак. Там же, на маленькой замурзанной кухоньке стоял бак с питьевой водой. А, кроме того, в чуланчике на полосатых деревенских ковриках спала устрашающего вида, заросшая серой шерстю дворняга размером с немецкую овчарку. – Познакомься, Дуся, – сказал тогда дед. Я лишь кивнул, слушая неприветливое урчанье и рассматривая оскаленные желтые клыки этой местной монстриллы.
В мои обязанности вахтера-охранника входило: заступив на пост, после контрольного обхода со сменщиком, отзвониться на центральную вахту и подтвердить свое присутствие на объекте, обход объекта раз в час сразу после 21 часа и до 6 утра, проверочный звонок на центральную вахту с 24 до часа ночи. Также: проверка пропусков у желающих пройти на территорию, открытие ворот и проверка пропуска при прибытии автотранспорта; выдача и приемка ключей от внешних дверей лабораторий, склада, пункта приема крови у населения, по паспортам и под расписку; опломбирование внешних дверей после окончания смены у персонала лаборатории с 18 до 21.00.
С утра я обычно успевал попить чаю с прихваченными из дома бутербродами и сушками, доспать часок самого сладкого раннего сна. Люди начинали появляться примерно с 8 до 9 утра. Первыми стучали каблучками девчонки – лаборантки, вечно подмигивающие и хохочущие эфемерные существа, на ходу обсуждающие своих кавалеров и обновки. Иногда они останавливались, чтобы поболтать ни о чем, и очень удивлялись, узнав, что я студент. Затем гордо вышагивали местные матроны – завлабы и научные работники в возрасте от сорока до шестидесяти лет, меня они практически не замечали, на вопросы не отвечали, только кивали в ответ. Ближе к 10 утра заявлялся тот, кого все называли директор, с личным водителем седым кавказцем, на большом черном джипе, похожем на стальную коробку. С 10 до 18 часов я откровенно маялся дурью, ибо делать было нечего, у нас редко появлялись гости и также редко кто-то отлучался из лаборатории. Я учился дремать с открытыми глазами и крутить дубинку на подобии меча, меняя хваты, крутя мельницу и нанося в своем воображении роковые удары неведомому врагу. Да, еще, по поручению, честно, больше похожему на приказ, бывшей местной директрисы, а теперь заслуженной пенсионерки, Наилии Яковлевны, жесткой как сталь старушенции, лет ста на первый взгляд, я варил принесенные ей кости и заправлял их крупой, готовя кашу для нашей дворняги Дуси. Конечно, сначала меня доставали эти вменяемые невменяемые обязанности, но я быстро понял, что это хороший способ убить застывавшее время. Наилия Яковлена хотя и постоянно ворчала и раздавала команды налево – направо, любила поговорить, часто рассказывала о своих заграничных поездках, выставках, музеях, я слушал. А еще, уходя, она ставила на конфорку настоящую джезву из меди, припрятанную в одном из грязных шкафов барачной кухни. Доставала из потертой дамской сумочки бумажный пакетик, и варила нам кофе, один из самых вкуснейших, что я пил за свою жизнь, к крупицам божественного напитка примешивались какие-то восточные специи и морская соль. Иногда, вдобавок к чашке кофе мне перепадали и шоколадные конфеты. Приходила Наилия обычно часа в три дня, а уходила ближе к шести вечера. И это время деловито счастливо утекало сквозь мои пальцы…
С часу до двух дня – в обед, я разводил свой Доширак, как истинный гурман, добавляя к китайской лапше разрезанное на две половинки вареное яйцо и майонез. После того как к девяти вечера все расходились по домам, опечатав замки и совершив дежурный обход, ближе к десяти вечера я садился ужинать – заваривая пюрешку и открывая баночку кукурузы. Начиналось душевное время: вечерние прогулки, когда мир старого парка проглотившего больничный городок дышит зеленой прохладой, закатное чаепитие на крылечке дежурки с заныканными печенюхами, можно было поспать, поставив будильник на час.
Когда совсем темнело, и больничный городок закрывала своими крыльями бархатная тьма. И вместо пения птиц ночь пронзали крики безумных больных или тех нарков, которых мучила ломка, я подходил к чуланчику, где на полу дремала Дуся. После того, как я стал ее вынужденным кормильцем, собака перестала на меня рычать и кажется вовсе не обращала внимания. Но стоило мне скомандовать зычно: вставай! Она вставала. – К ноге! – командовал я. И она становилась рядом. Пойдем…, – уже мягче командовал я. И эта монстрилла лениво топала следом. С Дусей не было страшно. Сопровождая меня, она уже несколько раз бросалась к забору и завывала там как последняя из рода псов Баскервилей, нежелательные гости матюкнувшись тут – же пропадали из виду, как утренние лондонские туманы. А гости у нас бывали… Сбежавшие сумасшедшие, наркоманы в вечном поиске дозы. Дед рассказывал, что в его смену трижды выбивали окно и два раза пытались взломать внешние двери, ведшие в лаборатории. Так что, не смотря на: дубинку, баллончик и газовый пистолет, мне было чего опасаться. Один раз, по-моему, на седьмом дежурстве, пришлось применить свой арсенал, тогда вредная Дуся отказалась топать в дозор, и на обход я отправился в гордом одиночестве. Человек в черном, попытался перелезть через ворота. С испугу, встав на торчащую из ворот с мой стороны скобу, я звезданул нарушителя резиновой дубинкой. Он подозрительно затих, выронив дубинку я добавил струю из газового баллончика, вовремя закрыв глаза, но не рот, поэтом закашлявшись, рухнул вниз, больно ударившись копчиком о бетон. Нарушитель ретировался молча. Конечно, согласно инструкции следовало сообщить о происшедшем на центральную вахту. Но, во-первых, как новичку мне не хотелось поднимать лишний шухер, во-вторых, через пять минут я уже решил, что вся эта история мне только привиделась. Но остаток ночи не выпускал газовый пистолет из рук, прислушивался к каждому шороху и обходы территории производил только в сопровождении Дуси, которой для порядка – пришлось легонько пнуть, под мохнатую попу раза – два, и поделиться с ней последним овсяным печеньем.
Если на первой смене я знакомился с «новым» и время меня щадило, оно текло плавно и незамысловато, то заступив на вторую смену, через пару суток, дождавшись ночи, я откровенно заскучал, пока не сделал свое открытие, в буквальном и переносном смысле слова. Сняв со столика в дежурке до предела уделанную остатками пищи и прожженную в сотнях мест кухонную скатерть, я открыл, что это вовсе не столик, а тумбочка и за его дверкой прячется большая стопа «Уральского следопыта» за 1978–1985 годы. Листая эти пожелтевшие страницы, я погружался в малоизвестные истории древнего Аркаима и Белоглазой чуди, узнал о тайных кладах и выкованных из стальных кружев христианских соборах, позднее пущенных большевиками на переплавку, забытых замысловатых изобретениях, об отважных купцах – путешественниках и первооткрывателях Урала. А еще, в этих пыльных журналах водилась отменная фантастика, до селе неизвестных мне советских авторов, в которой было что-то необъяснимо волшебное от чего хотелось одновременно: летать, плакать и верить, в что-то действительно великое и светлое…
Когда после долгой ночи, наконец-то светало. И уже не пахло канализацией. А наркоманы, умалишенные и дежурные сестры, спали младенческим сном. В шесть утра, когда заканчивалась моя смена. Мне нравилось прогуляться по главной алее нашего больничного городка. Аллее, пронзающей эти серые земли насквозь. Солнце золотило кроны больших деревьев, в них путался утренний ветер. Стершиеся гранитные плиты и растрескавшийся асфальт под ногами, здесь все дышало столетней историей, и стены окружающих зданий могли бы рассказать много интересного и тайного, если бы только умели говорить, а не дали клятву молчания. Я думаю, чтобы не случилось в вашей жизни, все было не зря…
Не зря, в детстве я часто мечтал о море, еще, не будучи знаком с его солеными ветрами, безмерными водами, солнечными лучами, пронзающими аквамариновую глубину, отражающимися в рыбьей чешуе. Море на протяжении всей моей жизни являлось в моих снах, баюкало, качая на невидимых теплых волнах как большую белую птицу. Море шуршало страницами книг, о дальних странах и отважных путешественниках, пиратах и героях.
Я грезил морем до первой нашей встречи и уже потом, после нее, когда скучал по морю, разглядывая серые небеса и кутаясь в плед, дождливыми осенними вечерами. Я знал, что там далеко, море тоже волнуется без меня. Я и сейчас об этом знаю…
Когда во второй половине ноября за окном мечутся белые мухи и тени черных деревьев танцуют фокстрот, я чаще обычного вспоминаю свое море, чтобы не застыть, оно навсегда там – в голове ассоциируется с вечным летом или библейским Эдемом, а еще с моим босоногим детством.
Все детство я постоянно где-то бегал, сразу после школы, и до того как в потемках меня с другими дворовыми бегунами загоняли домой на ужин и делать уроки. А за окнами с переплетом в форме буквы Т светили холодные уральские звезды.
И вот тридцать лет спустя, я снова побежал, просто так, меж белых мух, под ледяным дождем, не боясь испачкать грязью новое пальто, держась подальше от редких фонарей, чтобы не напугать случайных прохожих, я бежал домой.
Зачем? – спросишь, ты.
Наверное, чтобы испытать – что-то забытое и очень важное, когда-то.
И вот, что я тебе скажу – от бега по лужам в ледяных потемках – ощущения детства… Я давно не позволяю сии приятные милые глупости, видимо зря, такое полное ощущение жизни от этого бега, а жизнь, это то, как мы ее ощущаем. И все же, кажется, я понял, самое главное, после всего, что мне удалось пройти:
Жизнь, это – МОРЕ. Мы – когда-то вышли из него, в него и вернемся. Оно там, плещется ВЕЧНОСТЬЮ по ту сторону твоих зрачков.
ebooksa